Доктор Сакс - страница 19

или сидит в Жокейском клубе у Домье — моя сестра, с теннисной ракеткой, в 1935 году во взмаховеньях кортов, одержимых призрачными деревами, когда матч завершен и теннисные призраки белоного топочут к дому, у поилок и порогов листвы — Громадные Деревья Лоуэлла оплакивают июльский вечер песнью, что заводится в луговых яблочных землях над Бридж-стрит, фермами Банкер-хилла и домиками Сентралвилля — к сладкой ночи, текущей вдоль Конкорда в Южном Лоуэлле, где железные дороги кричат круглокатом, — к массивным озерам, подобным пальбе из лука, и затишьям любовных тропок Бульвара, где машины, ночехлопки, и жареные моллюски, и мороженое Пита и Гленни, — к соснам фермера Убрехта ближе к Дракуту, к последней утробой каркающей вороне на горках Соснового ручья, затопленным глухоманям и Зыбеням, и заплывам в Мельничном пруде, к мостику Роузмонта, что бродит Ватерловое устье ее Ручья в захолустье в оставшихся дымках вечерней зари, — фары шоссе мигают, я слышу песню из проезжающего радио, хруст гравия на дороге, горячие звезды гудрона, яблоки, которыми хорошо чпокать дорожные знаки, а столбам достаются дички — В сумраке всего Лоуэлла я мчусь побороться с Джи-Джеем и Елозой — в итоге Елоза у меня на плече мешком, кручу его — он невообразимо свирепеет, а злить Елозу никогда не стоит, помни о яйцах, беспомощно свисая в моей хватке вверх тормашками, он кусает меня в задницу, и я роняю его, как раскаленного червяка, — «Блядский Елоза укусил Джека за жопу, вот так укусил его за жопу! — (печально) — укусил его за жопу — ну он и кусака!» — а мы ржем и сцепились, вот и Жоржи Буан заканчивает свою милю, неведомый, никто не приветствует его у ленточки, он пыхтит к финишной черте в одиночных своих уныньях судьбы и смерти (мы его больше не видели), а призраки борются — дурачатся — хохочут — все таинство Громадой каплет нам на головы во Древности Вселенной, у которой есть гигантская радарная машина, что работает призрачно в ее бурых ночных пространствах тупого молчанья летучих туч в Гуле и Динаме Тропика, — хотя тогда греза моя о Вселенной не была настолько «точна», настолько современна — там все было черно и Саксово —

Трагедии тьмы прятались в тенях вокруг всего Текстильного — машущие ограды прятали в себе призрака, прошлое, будущее, содрогающегося фантома духа, полного тревожной черноватой извилистой скрученной ночной пытки — гигантская рыжекирпичная дымовая труба вздымалась к звездам, шел черненький дымок — ниже, миллион хихучих колких листиков и прыгучих теней — у меня столь безнадежная греза о том, чтоб идти или быть здесь ночью, ничего не происходит, я лишь прохожу, со всем невыносимо покончено (я как-то раз украл с Текстильного поля футбольный шлем, вместе с Джи-Джеем, трагедия в неотступности и виновности поля за Текстильным) (где к тому же кто-то когда-то попал мне в лоб камнем) —

Осенью моя сестра приходила, бывало, посмотреть, как я играю с бандой в футбол, тресь, бам-трам, подсечка, — я закручивал ей тачдауны, чтоб аплодировала, — то было за трибуной, когда команда Текстильного дралась за мяч с Тренером Расти Ярвеллом — громадные железистые красноты в небесах, летят падучие листья, свистки — натруженные холодные ороговевшие обветренные руки помощи в цыпках —

Но по ночам, и летом, или же под апрельским ветреным дождем, что влажно волнуется, это поле, эти деревья, этот ужас перед оградами и кирпичными столбами, — угрюмое безмолвие — плотность потакетвилльской ночи, безумье грезы, — забег завершается в котловом мраке, где во вспышках зеленого круга бурой ночи таится зло — Доктор Сакс был тут везде — его ликованье нас поддерживало, и мы от него бегали, и прыгали, и хватали листву, и катались в траве, расходясь по домам — Доктор Сакс проникает в кровь детей своею накидкой… смех его спрятан в черных капюшонах тьмы, где его можно всосать с воздухом, ликованье ночи в детках есть посланье из тьмы, в этом наклоне чаши пустоты есть телепатическая тень.