Мне повезло, так как моя клетка находилась как раз против его, отделенная дорогой. Разумеется, каждодневное наблюдение за ним десятикратно усиливало мои муки, но в то же самое время я так восхищалась его присутствием, что мои собственные страданья казались мне ничем, особенно по сравнению с его, потому что чем более независимым и свободным бывает то или иное создание, тем сильнее его страдания, когда оно попадает сюда. Грызуны, например, довольно сносно переносят тюремную жизнь, потому что они имеют определенные домашние качества. Но если сделать хотя бы несколько шагов, всего лишь несколько шагов по восходящей, например к лисе или еноту, легко обнаружить возрастающую печаль пленников. И любой, кто слышит излучающий страсть вой волков и наблюдает за находящимся в непрерывном, каждодневном движении ягуаром, начинает понимать истинную глубину их отчаяния. Это сплошь безграничные страданья и безумие. Определенно, что все мы, находящиеся здесь, наполовину безумны.
На полу клетки, которую занимает орел, находилась часть ствола массивного дерева. Сам он расположился на торчавших сухих ветках, вцепившись в них длинными загнутыми когтями. Время от времени он раскрывает крылья, похожие на гигантский черный плащ, и взмахивает ими, направляясь в никуда, и их концы ударяют по сторонам клетки.
А затем он ходит, взад и вперед, вдоль дерева, запертый в клетке, погруженный в себя, как если бы это могло как-то помочь его освобождению. Но многочисленные шаги переносят его лишь из одного угла тесной клетки в другой. Действительно, ему дали слишком мало пространства (как будто какое-нибудь запертое на засов пространство может быть достаточным), но, разумеется, ведь они не могли понять его натуры.
Летом, когда нас особенно мучают запахи, здесь бывает очень много посетителей, что вполне естественно. Императорский орел - весьма привлекательное зрелище, и дети изо всех сил колотят по сетке. Но он не обращает на них никакого внимания. Он мерит шагами клетку, распускает крылья, раз или два подпрыгивает и опускается на бревно, презирая насмешки и шутливые вопросы всех, кто веселится на лужайке, наблюдая за ним. Мне особенно запомнился один момент, который показался самым отвратительным: перед клеткой поверженного монарха остановилась женщина и вынула из кожаной сумочки кусок стекла, которым она ловила лучи летнего солнца и направляла их прямо в глаза Властелина. Я выла от негодования, а он просто смотрел на сверкающий отраженный луч. Он, который летал так высоко, который частенько устремлялся к самому солнцу, не испытывал никаких мучений от ярких вспышек стекла.
Я не смогла забыть эту женщину, но однако поняла: она хотела привлечь внимание великолепной птицы, хотела, чтобы частица этого сильного духа коснулась и ее. Я тоже пыталась наблюдать за этим возвышенным взглядом едва ли не каждый день, и замечала, что он становится все более напряженным. Боюсь, что Властелин может погибнуть от лихорадки, потому что сколько можно смотреть на мир таким пламенным взором и самому не превратиться при этом в пепел?
Но он не допускал слабости ни на минуту. Даже ночью я могла слышать, как он все еще двигался, расхаживая взад и вперед, и в лунном свете я видела, как тень от его крыльев заполняла клетку. Была вот такая же лунная ночь, когда я впервые получила от него сигнал, который так сильно тряхнул меня, что мне показалось, что я сама подхватила эту же лихорадку. Мое тело бросало в жар, в ушах у меня шумело, а шерсть вставала дыбом. Это своеобразное явление продолжалось каждую ночь, когда большинство животных спали.
Когда я стала привыкать к этому, то его сигналы перестали настораживать меня, и теперь я начала ощущать их особую природу. Снова и снова, всю ночь, я слышу внутри себя: Я восстаю. В любом случае, я восстаю.
Все мы, каждый по-своему, попали под каблук захвативших нас. Даже львы постигли всю униженность их пребывания на этой опущенной вниз площадке и пользовались малейшим случаем, чтобы внушить к себе любовь смотрителей. Но никогда еще не случалось такого, чтобы орел подлизывался или сгибался, никогда не заканчивалось его упрямство. Кровь, кости и перья были постоянно настороже, каждый мускул, каждая частица его существа были готовы в любой момент подняться в небо.
