К тому времени я как раз закончил школу, но еще не приступил к занятиям в университете. Голова у доктора Кромби совсем поседела, однако усы по-прежнему были русыми. Мы стали близкими друзьями, потому что оба любили наблюдать за проходящими поездами, так что иногда, в теплый летний день, брали корзинку с ланчем и усаживались на зеленом склоне холма, где стоял замок Бэнкстед и откуда открывался прекрасный вид на железную дорогу и канал, по которому лошади тянули к Бирмингему выкрашенные в яркие цвета баржи. Мы пили имбирный эль[1] из больших бутылок, ели сэндвичи с ветчиной, а доктор Кромби еще изучал «Брэдшоу»[2]. И когда я хочу подобрать иллюстрацию к слову «невинность», то вспоминаю те послеполуденные часы.
Однако тихий покой того дня, о котором я сейчас поведу речь, был нарушен. Мимо нас медленно катил длиннющий состав из открытых вагонов с углем. Я насчитал шестьдесят три, что тянуло на рекорд, но когда я попросил доктора Кромби подтвердить правильность полученного результата, выяснилось, что он вагоны не считал.
— Что-то случилось? — спросил я.
— Директор школы попросил меня подать заявление об уходе. — Доктор Кромби снял очки в золотой оправе и начал протирать стекла.
— Святой боже! Почему?
— Это тайна, такая же, как врачебная, дорогой мой мальчик, то есть улица с односторонним движением: рассказать обо всем имеет право только пациент — не доктор.
Неделей позже я узнал, что произошло, разумеется, в общих чертах. История передавалась от родителя к родителю, потому что случившееся касалось не только детей, но всех без исключения. Возможно, многие даже не на шутку перепугались... а вдруг доктор Кромби действительно прав? Невероятная мысль!
К доктору Кромби с жалобами на боль в яичках пришел Фред Райт, я знал его, он был моложе меня и должен был окончить школу на год позже. Он впервые познал женщину неподалеку от Лестер-сквер[3], во время экскурсии в Лондон; потом набрался храбрости и отправился к доктору Кромби. Он опасался, что подцепил, как тогда говорили, социальную болезнь. Доктор Кромби успокоил его, заверив, что недомогание связано с повышенной кислотностью, так что основное лечение — не есть помидоры. Но на этом добрый доктор не остановился и, хотя в этом не было необходимости, дал юноше подробные наставления, такие же, какие давал всем тринадцатилетним мальчишкам...
Стыдиться Фреду Райту было нечего, кислотность желудка могла повыситься у любого. Он без промедления пересказал родителям советы доктора Кромби. А еще через пару дней, вернувшись вечером домой и допрошенный родителями, я выяснил, что они уже знают об этой истории, как и школьная администрация. Сначала родители по цепочке вводили друг друга в курс дела, потом начался допрос учеников. Рак как результат мастурбации — это одно: в конце концов, следовало каким-то образом отвадить юнцов от этого занятия, но доктор Кромби не имел никакого права утверждать, что к раку приводят и постоянные половые отношения, в том числе супружеские, освященные церковью и зарегистрированные государством! (И так уж некстати сложилось, что у крайне любвеобильного отца Фреда Райта незадолго до того обнаружили эту страшную болезнь, о чем сын тогда не подозревал.)
Услышанное потрясло меня. Я питал к доктору Кромби самые теплые чувства и полностью ему доверял (после его гигиенических лекций я играл в железную дорогу уже с меньшим удовольствием, чем прежде). Самое ужасное, что к этому времени я успел влюбиться, безнадежно влюбиться в девушку с Касл-стрит, носившую высокий начес, в полном соответствии с тогдашней модой. Фотоснимки дам с такой же прической постоянно мелькали на страницах светской хроники «Дейли мейл». (Воспоминания способны оживать, у меня и сейчас в глазах стоит то же лицо, те же волосы, какими я видел их тогда, но, увы, теперь я не испытываю никакого волнения.)
И в следующий раз, когда мы с мистером Кромби отправились наблюдать за поездами, я, смутившись и покраснев до корней волос, задал ему вопрос, который не решился бы задать родителям: «Вы действительно сказали Фреду Райту, что... э... женитьба — причина рака?»
