Я нарушил молчание:
— А скажите, фру Грегориус, вы никогда не думали о разводе? Ведь вы не настолько уж зависимы от вашего мужа — отец ваш оставил кое-какое состояние, вы были единственным ребенком, да и матушка ваша еще жива и неплохо обеспечена, если не ошибаюсь?
— Ах, доктор Глас, вы его не знаете. Развод — священнику! Он никогда не согласится, никогда, что бы я ни натворила, что бы ни случилось. Лучше он будет «прощать» меня до семижды семидесяти раз, и подымать из грязи, и спасать, и все, что угодно… Он способен даже служить за меня молебны в церкви. Нет, такая уж, я, видно, несчастная.
Я встал.
— Ну, хорошо, а мне что теперь прикажете делать? Я не вижу никакого выхода.
Она растерянно покачала головой.
— Я не знаю. Я сама ничего не знаю. Но нынче, мне думается, он придет к вам, у него что-то с сердцем, он вчера жаловался. Вы не попробуете еще разок поговорить с ним? Только так, чтобы он, упаси бог, не догадался о моем теперешнем визите?
— Хорошо, попробую.
Она ушла.
Когда она ушла, я взял книжку медицинского журнала, чтоб немного рассеяться. Но ничего не помогало. Она все время была у меня перед глазами, я видел, как она сидит, забившись в угол кушетки, и рассказывает про свою жизнь, и как она дошла до того, что теперь ей хоть в петлю. Кто же виноват? Тот ли человек, который однажды летним днем попытался соблазнить ее в лесу? Ах, да разве есть у мужчины иная обязанность по отношению к женщине, нежели соблазнить ее, будь то в лесу или в брачной постели, а потом разделить с ней все тяготы последствий? Так кто же тогда виноват — пастор? А что он такого сделал? Возжелал женщину, как желали до него мириады других мужчин, и возжелал вдобавок благоприлично и благопристойно, как они выражаются на своем чудном языке, — и она ответила согласием, не подумавши, не отдавая себе в том отчета, просто с отчаяния и из-за той невообразимой путаницы в понятиях, что была результатом ее воспитания. Не в здравом уме и трезвой памяти сочеталась она браком с этим человеком, не наяву, а во сне. Ведь во сне с нами часто происходят самые невероятные вещи, а выглядят они совершенно естественно, во сне. Но, пробудившись, мы вспоминаем о них с изумлением смеемся либо ужасаемся. Теперь она пробудилась! А родители, уж они-то, казалось, должны бы понимать, что такое брак, и тем не менее они дали свое согласие и, наверное, даже обрадовались, и чувствовали себя польщенными, — пробудились ли они теперь?
А сам пастор: неужто он ни в малейшей степени не ощущал, сколь противно природе, сколь непристойно то, что он совершает?
Никогда прежде не возникало у меня столь отчетливого чувства, что мораль — та же карусель. Я, собственно, и прежде это знал, только привык думать, что время оборотов измеряется веками, либо эпохами — теперь оно измерялось для меня минутами и секундами В глазах у меня мелькало, и как за спасительную соломинку ухватился я в этой дьявольской круговерти за давешний голос, процедивший сквозь зубы: берегись, пастор!
* * *
Так и есть. Он явился ко мне на прием. Что-то дрогнуло во мне потаенно и весело, когда, отворив дверь, я увидел его в приемной. Перед ним оставалась одна лишь пожилая дама, она попросили выписать ей повторный рецепт — следующая очередь была его. Расправив полы сюртука, он с неторопливым достоинством опустился на то же самое место кушетки, где всего несколько часом назад сидела съежившись его жена.
Начал он, по своему обыкновению, с пустейшей болтовни. На сей раз он занимал меня беседой о святом причастии. На сердце пожаловался мимоходом, к слову, и у меня получилось впечатление, что он специально явился узнать, какого я, как врач, мнении относительно проблемы гигиеничности святого причастия, которую взялись обсуждать теперь во всех газетах, уставши спорить о морском чудище. Я не следил за этими дебатами, заглядывал лишь от случая к случаю одним глазом в попадавшиеся статейки, но, говоря по правде, вовсе был в том несведущ, так что пастору самому пришлось разъяснять мне положение дел. Что следует предпринять, дабы предотвратить опасность передачи заразы через святое причастие? Так ставился вопрос. Пастор глубоко сожалел, что подобный вопрос вообще мог быть поставлен, но уж коль скоро это так, приходилось на него отвечать. Тут мыслилось несколько возможностей. Проще всего, пожалуй, было бы приобрести для каждой церкви взамен общей чаши энное количество каких-то небольших сосудов, и пусть бы пономарь перемывал их всякий раз тут же у алтаря — но это слишком дорого; маленькому деревенскому приходу, пожалуй, не под силу приобрести необходимое количество таких серебряных сосудов.
