— Как же просочились-то? — как раз на Персону-то чуть робко поглядывая, недоумевал Снегатырев. — Где охрана коридора?.. Ну, Ухов! Будет ему на баранки!
В ответ был только смерен взглядом, отчего даже в плечах каким-то образом обузился.
Вообще сейчас не мы, не старец даже, уж тем более не маршал, а именно эта Персона была центром притяжения всех взглядов. И только голосистая Любаня Кумова, не шибко обращая на нее внимания, причитала:
— Ой, а с дверью, с дверью что сделали! Плотников теперь вызывать!
— Гм-м… — довольно робко прокашлялся в свой оплавленный крюк однорукий. — С плотниками-то, чай, можно и не поспешать… — И, поймав на себе настороженный взор маршала, пояснил: – Стеречь-то некого – неживые они. — Он оставил своего одноного сотоварища висеть на Гюнтере, приблизился к старцу, сидевшему на диване, рукой тронул его запястье и констатировал: – Точно: неживой.
Я тоже прикоснулся к его лбу. Он был так холоден, что я не понимал, как мог слышать слова старика еще каких-нибудь пару минут назад. И в этот миг еще явственнее, чем прежде, услышал то, чего, наверняка не услышал никто из ворвавшихся сюда – как напоследок зачерпнуло воду весло и ладья тяжело ударилась о несказанно далекий причал, тем закончив свой путь по реке.
— Мама!.. — слабо пискнула Кумова.
— Que Deus dispose,[50] — проговорил Готлиб.
— In te, Domine, speravi,[51] — тихо изрек Гюнтер.
Остальные некоторое время хранили безмолвие.
— Что ж, сто два года – немалый срок, — первой после минутного молчания проговорила Персона.
— Что делать-то, Владлен Георгиевич? — наконец весьма робко решился обратиться к нему Снегатырев.
В ответ снова был смерен взглядом, отчего, казалось, еще более уменьшился во всех проекциях.
— И это вам растолковывать?.. Тело вынести… Надеюсь, хоть похоронная бригада у вас есть?
— Так точно, господин советник Президента! — за маршала отрапортовал Орест Северьянович. Тут же достал из кармана мобильник и неслышно отдал какой-то приказ.
Уже через две минуты четверо с носилками были тут. Прах старца облачили в черный пластик с молнией.
— А легонький какой, — перекладывая его на носилки, тихо сказал один из похоронной бригады. — Прямо дух святой! Сроду таких легоньких не носил…
— Beati quorum tecta sunt peccata…[52] — проговорил другой, к моему удивлению оказавшийся никем иным как моим незадачливым знакомцем философом Брюсом. Я узнал его даже со спины по засаленной детгизовской книжонке, торчавшей у него из кармана.
Печальная команда сработала на удивление проворно, еще через минуту они со своим скорбным грузом уже топотали по лестнице. Только от опустевшего кожаного дивана с намалеванным на спинке "№ 17" все еще исходил холод, как от распахнутого окна.
Маршал стоял перед Персоной с довольно странным при его чинах видом "что изволите?", и та не замедлила коротко приказать:
— Дверь на место.
— Может, в апартаменты перейти? — решился предложить Снегатырев, но ответа не был удостоен, а Орест Северьянович, явно лучше чувствовавший субординацию, уже вновь торопливо отдавал приказание по своему мобильнику.
Все-таки было поставлено дело в их Центре. Через несколько минут пятеро дюжих плотников пилили, сверлили, строгали, заколачивали гвозди, восстанавливая выбитый дверной косяк.
Между тем, Советник взглянул на Лизины босые ноги и скомандовал так же коротко:
— Туфли девушке.
Любаня Кумова, уже успевшая их напялить, единственная тут решилась на прекословие:
— Так они ж сами бросили…
— Да, я в них ноги натерла, — вступилась за нее Лиза. — Пускай носит.
— Принести другие, — скомандовал Советник.
Снова "дядин" звонок, топотня, и вот Брюс, стоя на четвереньках, уже надевает ей на ноги новые туфельки, оказавшиеся точно такими же с виду.
— Да, эти в самый раз, — сказала Лиза с облегчением.
К тому времени и дверной косяк был уже на месте, а Любаня Кумова, вооружившись веником и совком, торопливо подметала стружки.
— А теперь извольте оставить нас, — так же повелительно приказал Советник.
Я даже движения не успел уловить, настолько стремительно всех выдуло из комнаты.
Теперь Советник выглядел намного благодушнее, чем секунду назад.
