После трапезы священники вновь приступили к исполнению своего долга. Они переходили из одного помещения в другое, стараясь ободрить приговоренных, беседовали с ними и пели псалмы. Когда их надрывающие душу молитвы кончились и наступила тишина, пан Криштоф Гарант в последний раз рассказал о том, что видел он в святой земле.
Теперь они остались одни. После наступления темноты ушли последние посетители. Остались только священники и стража. И стража была захвачена торжественно-горестным чувством. Увидев, что осужденные отрешились от всего светского и никто из них не помышляет о бегстве, они оставили свои алебарды и, преклонив колени на холодном полу коридора, молились и пели вместе с осужденными.
Часы на башне пробили полночь, и их чистый бой выделялся на фоне другого звука, который до сих пор заглушался песнопениями и громкими молитвами. Только теперь они поняли, что означает этот другой звук — непрерывный тупой стук где-то снаружи, — который проникал через приотворенные оконца, через переходы, даже через толстые стены: это плотники строили помост. Большую сцену, где разыграется последнее действие трагедии.
Стук молотков напоминает им, что они подошли к концу пути.
Возвышение, которое воздвигают там на площади, — это мост, по которому они перейдут из жизни в смерть.
— Возлюбленные други мои, — обращается к ним Будовец, — используем последние оставшиеся нам часы для отдохновения души и тела. Не для того, чтобы удовлетворить грешные требования плоти, но для того, чтобы собрать силы для завтрашнего великого испытания…
Улеглись кто где попало и попытались уснуть.
И Есениус старался уснуть. Но сон не шел к нему.
Теперь, когда напряжение ослабело и он перестал бороться с теми страшными представлениями, которые неотступно стояли перед глазами, его охватил озноб.
Всю силу воли напрягает он, чтобы призвать последний сон, в котором еще можно ощутить свое бытие. Завтра он уснет долгим, вечным сном. И во имя этой великой минуты он жаждет запастись силами. Он обращается к своему любимому Лукрецию и на границе бдения и сна повторяет его слова.
Смерть говорит:
«Что тебя, смертный, гнетет и тревожит безмерно печалью
Горькою? Что изнываешь и плачешь при мысля о смерти?
Ведь коль минувшая жизнь пошла тебе впрок перед этим
И не напрасно прошли и исчезли все ее блага.
Будто в пробитый сосуд налитые, утекши бесследно.
Что ж не уходишь, как гость, пресыщенный пиршеством жизни,
И не вкушаешь, глупец, равнодушно покой безмятежный?
Если же все достоянье твое растеклось и погибло,
В тягость вся жизнь тебе стала, — к чему же ты ищешь прибавки,
Раз она так же опять пропадет и задаром исчезнет,
А не положишь конца этой жизни и всем ее мукам?
Нет у меня ничего, что тебе смастерить и придумать
Я бы в утеху могла: остается извечно все то же…»
— Остается извечно все то же, — повторяет он, успокоенный и примиренный с жизнью. — Круг замыкается…
Наступил рассвет последнего дня.
Часы на башне Староместской ратуши торжественно отбили пять ударов. С последним прокричал петух, встречая рождающийся день радостным приветом. Но в то же время скелет с песочными часами в руке зазвонил в свой колокольчик — колокольчик этот извещал об умирающем. И в этот день колокольчик означал, что готовятся в последнюю дорогу осужденные, для которых этот незабываемый рассвет 21 июня года 1621 станет последним.
По Граду прокатился пушечный выстрел.
На Староместской площади началась казнь.
Вчера еще пражский народ не верил, что это возможно. До последней минуты все ожидали чуда. Эту веру поддерживали передаваемые шепотом известия о всевозможных знамениях. Многие были убеждены, что разверзнутся небеса и прольется из них кровь и сера; что Влтава потечет вспять; что разверзнется земля и поглотит всех противников церкви Христовой… Даже приговоренные надеялись, что не все еще потеряно. Хотя ночью не было дождя, на восходе солнца над крышами староместских домов засверкала чудесная яркая радуга.
— Не теряйте надежды, маловерные, — старались вселить друг в друга мужество приговоренные, указывая на это удивительное явление. — Господь наш милостивый улыбается нам.