— Нет, я еще севернее его, на трассе I-95.
— Тогда поезжай по дороге 60-Вест, а потом по 24-й до Линчберга. Только что звонила Холли. Эбен попал в реанимацию. Сегодня утром у него был припадок, и он без сознания.
— О боже! Уже известно, что с ним?
— Врачи не уверены, но предполагают менингит.
Джеан успела вовремя свернуть и по узкому проселку направилась к 24-й трассе, что ведет к Линчбергу.
В три часа того же дня Филлис позвонила Эбену в его квартиру в Делаварском университете. Эбен сидел на крыльце и писал заданный на дом научный реферат (мой отец был нейрохирургом, и Эбена тоже заинтересовала эта специальность). Филлис коротко обрисовала ему ситуацию и посоветовала не очень расстраиваться, так как доктора держат все под контролем.
— Они понимают, чем это вызвано? — спросил Эбен.
— Ну, они упомянули о грамотрицательной бактерии и менингите.
— У меня на носу два экзамена, так что я предупрежу преподавателей эсэмэсками, — сказал Эбен.
Потом он признался мне, что сначала не очень поверил, что мое состояние настолько серьезно, как сказала Филлис, поскольку они с Холли вечно делали из мухи слона, к тому же я никогда не болел. Но когда через час ему позвонил Майкл Салливан, он понял, что нужно срочно ехать к нам.
Эбен мчался в сторону Вирджинии под холодным ливнем. Филлис отправилась из Бостона в шесть вечера, и, когда Эбен пересек мост над рекой Потомак и въехал в Вирджинию, она остановилась в Ричмонде, взяла машину напрокат и тоже выехала на трассу 60.
Еще не добравшись до Линчберга, Эбен связался с Холли.
— Как там Бонд?
— Уже спит.
— Тогда я прямо в больницу.
— Тыне хочешь сначала заехать домой? — спросила Холли.
— Нет, хочу увидеть папу.
Эбен подъехал к больнице в четверть двенадцатого — подъездная дорожка уже покрылась тонким льдом, и когда он вошел в ярко освещенную приемную, то увидел только ночную дежурную сестру. Она проводила его к моей палате.
К этому времени все, кто приезжал проведать меня, уже уехали. Единственными звуками в большой палате с приглушенным светом были тихие попискивания и шипение аппаратуры, поддерживающей жизнедеятельность моего организма.
Увидев меня из дверей, Эбен замер. За двадцать лет я не страдал ничем серьезнее легкой простуды. Сейчас же он видел перед собой только тело. На высокой кровати лежало мое физическое тело, но папы, которого он знал, не было.
А точнее сказать, он пребывал где-то в другом месте.
Глава 5. Потусторонний мир
Темнота, но зримая темнота — будто ты погрузился в грязь, но видишь сквозь нее. Да, пожалуй, эту темноту лучше сравнить с густой желеобразной грязью. Прозрачной, но мутной, расплывчатой, вызывающей удушье и клаустрофобию.
Сознание, но без памяти и без ощущения самого себя — как сон, когда понимаешь, что происходит вокруг тебя, но не знаешь, кто ты.
И еще звук: низкий ритмичный стук, отдаленный, но достаточно сильный, когда чувствуешь каждый удар. Сердцебиение? Да, похоже, но звук более глухой, более механический — напоминает стук металла о металл, будто где-то далеко какой-то исполин, подземный кузнец бьет молотом по наковальне: удары такие мощные, что вызывают вибрацию земли, грязи или какого-то непонятного вещества, в котором я пребывал.
У меня не было тела — во всяком случае, я его не ощущал. Я просто… находился там, в этой пульсирующей и пронизываемой ритмичными ударами темноте. В то время я мог бы ее назвать предначальной тьмой. Но тогда я не знал этих слов. Собственно, я вообще не знал слов. Слова, употребленные здесь, появились намного позднее, когда, вернувшись в этот мир, я записывал свои воспоминания. Язык, эмоции, способность рассуждать — все это было утрачено, будто меня отбросило далеко назад, к начальной точке зарождения жизни, когда уже появилась примитивная бактерия, неведомым образом захватившая мой мозг и парализовавшая его работу.
Сколько я находился в этом мире? Не имею представления. Практически невозможно описать ощущение, которое испытываешь, попав в место, где отсутствует чувство времени. Когда потом я туда попадал, то понимал, что я (каким бы ни было это «я») всегда был и буду там.
