Вместо повести о своей болезни Суслин, помолчав, вдруг сказал:
— Вы не представляете, как много для меня значит ваш визит.
— Ну, что вы…
Лера осеклась, чтобы не сказать: «На моем месте так поступил бы каждый».
— Честное слово…
Она вдруг поняла, что Суслин близок к слезам и боится, как бы голос его не выдал
— Ну вот. совсем забыла. Я же вам последний номер «Иностранной литературы» принесла, — пробормотала Лера.
Она закопалась в сумке, чтобы не смотреть на него, но он уже овладел своим голосом и продолжал:
— Потом, потом. Я хотел вам сказать, что уже первая наша встреча произвела на меня большое впечатление. Это отношение искреннего участия, которое… Простите, я сегодня весь день репетировал эту речь, и получалось очень складно.
Он робко улыбнулся, и Лера поняла, что не видела ни разу его улыбки. Лицо Суслина не было для этого приспособлено, и мышцы щек двигались неуверенно, словно он был актером, который так давно не играл роль, что теперь мучается вспоминая.
— Мы говорили о том, что после меня ничего не должно остаться. помните?
— Да.
— Д я ведь чуть не умер. И много размышлял потом.
Лере хотелось бы найти какие-то правильные, точные, нужные ему сейчас слова. От того, что она не знала, какие слова правильны, возникал страх все испортить, н она молчала.
— А ведь вы не все знаете, — сказал Суслин. Он снова улыбался, теперь куда уверенней. — И воспринимаете мою речь в плане абсолютной абстракции.
Лера послушно кивнула.
— Так знайте же: я не только нашел биоволны мозга, но и научился их улавливать. Уже есть приемник биоволн.
— Биоволн не существует, уверял Траубе, который все знает. Это все равно, что построить вечный двигатель.
— Валерия Петровна, — продолжал Суслин. не смущаясь отсутствием энтузиазма. — Вы мне не верите? Мне никто не верил. даже куда более знающие люди, чем вы. Вот выйду отсюда и все вам покажу. Я ушел из техникума, потому что настало время для последнего наступления н почти написал свою статью. Короткую, три страницы на машинке. Этого достаточно.
— И земная слава?
— Ах, как вы злопамятны! Черт с ней, с земной славой. Хотя я от нее не намерен отказываться. Знаете, куда я пойду первым делом? К академику Чхеидзе. Три года он терпел мою лабораторию. А ведь я сам от него ушел. Озлился и ушел. Я приду к нему нему и скажу: по справедливости вы должны стать моим соавтором.
— А ваш приемник? — спросила она. — Вы его покажете Чхеидзе?
— Я его покажу вам. Вы будете первая, кто его увидит в работе. И тогда вы мне поверите.
Когда Суслин провожал Леру к лестничной площадке, шагая с преувеличенной осторожностью сердечника, он остановился у телефона-автомата и строго спросил:
— Вы двухкопеечные монеты принесли? Мне их много надо. Штук пять.
Лера высыпала ему на ладонь кучку монеток, и он быстро сжал пальцы, словно поймал муку.
— Погодите, вы же главного не знаете. — сказал он вдруг. — Мой приемник работает. Всегда работает. Пока я был здесь, он тоже работал. Не верите? И он настроен на биоволны моего мозга. Их можно определять, как отпечатки пальцев. — Вы придете. когда меня будут выписывать?
— Обязательно.
— Это очень важно. Будет нелепо, если я на обратном пути попаду под машину. Понимаете?
— Нет.
— Неужели не поняли? Мой приемник соединен с металлическим сейфом, в котором хранятся все мои работы, все расчеты — все. Если мой мозг прекращает посылать биоволны, включается цепь, это элементарно, — и в ящике все сгорает. Я бы умер, и не осталось бы ни строчки. Только об этом никому ни слова. Я вам доверяю.
И он почти игриво погрозил ей пальцем.
Ну и чудак, бормотала про себя Лера, спускаясь по лестнице, какой нелепый чудак!
— Девушка, — остановил ее гулкий бас. Это вы навешали Суслина?
— Да, — сказала Лера
— Где же вы раньше были?
— Я только два дня назад узнала, что он здесь.
Врач схватил ее за руку.
— Поймите меня правильно, — ворковал он, не без удовольствия разминая в руках пальцы Леры. — Суслин — моя гордость. Восемь минут клинической смерти.
— А он мне ничего не сказал…
— Он и сам этого не знает. Когда-нибудь потом, когда он будет вне опасности, мы порадуемся вместе. Восемь минут — и никаких последствий!
