— Лучше пойдем в школьный сквер, — наклонился он к ее жесткому уху. — Там удовольствий мы получим больше.
Дуреха тут–же вспыхнула от пламени желаний. Наверное, она еще до предложения успела поспеть.
— А гундосого куда? Его брать с собой не надо, — инвалидка облепила полностью, закатила зрачки под верхние веки.
— Я скажу ему, что пошли по своим делам.
Ладонью Дока повел по низу живота. В голове закрутилась мысль, что знакомый пацан сейчас сдохнет от зависти. Подобных действий с бабами не мог позволить себе ни один из его друзей. Ощущение превосходства, вседозволенности, заставили продвинуть руку на гуляющую холодцом задницу впаявшейся в него девахи, размять одну ягодицу. Затем, оборзев окончательно, за толстую ляжку поднять ее ногу, притянуть к своему боку. Реакция последовала моментальная. Мясистым ртом слепая с размаха въехала в его губы, раскатав их по зубам в тонкую пленку. Потом собрала обе половинки, всосалась покрепче и оттянула на полметра от носа. Все это она проделала за секунды, не забыв крестьянскими граблями нырнуть в оказавшуюся расстегнутой ширинку, одновременно выбрасывая вместе с запахом перебродившего в желудке вина с перегнившим там же луком мякину неразборчивых слов прямо ему под нос:
— Пойдем…шу…шу…шу… Потом выпьем… пыш…пыш… У меня есть…гыть…гыть…в заначке… В сквер пошли… аш…маш… под стенку храма… Там никого…ыть…гыть…
Не ожидавший скорой реакции, обалдевший Дока попытался вырваться. Они остановились на углу магазина, под его стеной, день давно перевалил на вторую половину, поэтому народу было мало. И все равно его прошивали стрелы жгучего стыда, смешанного с отвращением. Отклонившись назад, рядом замер в позе мужика, наконец–то поймавшего долгожданную русалку, его знакомый. Из изуродованной ноздри показалась зеленая сопля, этого он не замечал. Поняв, что попытка оторваться от ненормальной бабы успехом не увенчается, Дока свободной рукой с силой сжал вторую сиську, в надежде, что припадочная опомнится. И тут произошло неожиданное. Легко оторвав пальцы, ивалидка задрала подол, впихнула его пятерню прямо между разъехавшихся ног в растянутые трусы, и придавила сверху мощной кистью, чтобы не смог вырвать. Средним пальцем он попал туда, куда было нужно. Взвыв диким зверем, слепая уцепилась зубами в его рубашку на плече. Перебив все мысли, до сознания Доки докатилась нестерпимая боль. Он вдруг ощутил, как перетирают его ладонь сильные толстые ляжки, как один из пальцев изловчился провалиться в осклизлую щель, из которой сочилась и сочилась моментально достигшая ноздрей слякотная вонь. Еще немного и от пятерни ничего не останется. Или обезумевшие ляжки состругают ее в мелкую стружку, или по локоть заглотит ненасытная помойная яма. Немытое тело дурехи взопрело окончательно, скоро от ходивших ходуном сисек пахнуло одинаковым с застойным мочеполовым запахом. В голове помутилось, к горлу подкатили первые позывы тошноты. Правым кулаком Дока уперся в широкую шею слепой, стараясь оттолкнуть ее голову, спутанными прядями успевшую отхлестать по мордасам не хуже пастушьей плетки. Левую по прежнему пытался вырвать из железных тисков ляжек.
— Пойдем…ис–са–с-с… пой–дем… с–си–с-са…, — продолжала взвизгивать окончательно потерявшая рассудок ущербная женщина, напирая всем телом, прижимая Доку к стене, к громадным растрескавшимся бревнам здания дореволюционной постройки. За время развитого социализма горожане так и не сумели возвести ничего нового. Он ощутил эти гладкие вековые стволы вмиг покрывшейся потом обезжиренной своей спиной, они уже оставляли рубцы на его бледно–розовой молодой коже. А вокруг приплясывал пацан с переломанным носом, с уже двумя густо зелеными соплями из них. Засунув руки поглубже в карманы, он мял и тискал свои яйца с членом, приговаривая как заведенный:
— Дай мне… дай мне… я смогу… Я тоже смогу, если ты не хочешь. Отпусти ее… Дай мне…Отпусти… Я кончу туда…
Так продолжалось до тех пор, пока проходивший мимо мужчина не остановился напротив. Завертев шеей, он зарыскал нетрезвыми глазами в поисках чего бы урвать и себе. Только тогда Дока изловчился, выдернул измазанную вонючими выделениями кисть. Прогнувшись назад, с силой врезал по вращающей белками морде калеки. Прицелившись, ударил еще раз по безобразно вывернутым в рваных шрамах губам, затем по толстому носу, в подбородок. Дуреха яростно цеплялась за рубашку, за локти, за грудь, вжималась что есть мочи. Умудрившись оседлать его коленку, задергала толстой задницей сверху вниз, издавая нечленораздельные мычания с похрякиваниями. Сверху вниз, полузадушенная скрюченными от ненависти пальцами Доки, пока не выбилась из сил, не обмякла. Сползла по стене на землю и громко завыла, удовлетворенно и обиженно одновремено, измочалившая себя до состояния половой тряпки. Вокруг продолжал пританцовывать с дебильным выражением на лице знакомый, с пеленок познавший вкус вина и табака. Когда–то до четвертого класса они учились вместе, потом Доку перевели в новую школу, поближе к его дому. Поняв, что концерт окончился, урвать ничего не получилось, закачался своей дорогой пьяный. Кое–как приведя себя в порядок, Дока пнул ногой растрепавшую губы инвалидку и, не оглянувшись на решившего все–таки уцепиться за ее подол сопливого пацана, отправился домой. В груди не могли найти места злость и отвращение к женщинам вообще.
