2. Лицом к смерти. Страж пещеры и можжевеловая баня
Пальцы Дарёны задрожали в тёплой руке Млады: у края обрыва колыхалась, ласкаясь к ногам, высокая, ещё не начавшая желтеть и буреть трава, а впереди, сколько было видно глазу, раскинулась зеркально-синяя озёрная гладь. Внизу, прямо под ними, росла старая, кряжистая и сгорбленная сосна, широко раскинувшая объятия кривых веток навстречу голубому простору. Сосновый лес покрывал все берега, а вдали, в холодной синеватой дымке, возвышались грозно и величественно белоснежные горные вершины.
– Так мы в Белых горах? – поёжилась девушка, кутаясь в свой просушенный на печке плащ.
Ветер трепал угольно-чёрные кудри Млады. Её окидывающие озёрно-горный простор глаза прищурились, зоркие и пронзительные.
– Не бойся, Дарёнка. Дочери Лалады – не Марушины псы. Никто тебя здесь не тронет. Хоть ты и пришла из княжества, затянутого мёртвой хмарью Маруши, на тебе нет её печати.
Лалада… Это имя из маминых сказок звенело сладостью весеннего цветения, бубенцами капели, блестело подтаявшей льдинкой на солнце. Оно пело, как ветер на запредельной заоблачной высоте, и журчало, точно лесной родник. Имя Лалады пахло земляничной поляной в жаркий полдень, нагретой сосновой смолой и полевыми цветами. Если с Марушей было связано всё тёмное – гибель, мрак, холод, вражда, неправда и коварство, то Лалада олицетворяла свет, жизнь, весну, плодородие, любовь и материнство. В Белых горах, отделявших Воронецкое княжество от Светлореченского – владения князя Искрена, жило племя диковинных кошек – дочерей Лалады. Они могли за мгновение преодолевать огромные расстояния, обладали целительским даром и волшебными чарами, да ещё умели принимать женский облик – по образу и подобию самой богини. Мужчин, между тем, как рассказывала мама, в этом племени не было: женщины-кошки обладали способностью оплодотворять. Когда-то дочери Лалады сами вынашивали детей друг от друга, но со временем, во избежание вырождения племени, стали привлекать свежую кровь из других краёв. Для продления рода они искали себе жён среди жительниц соседних княжеств – но только тех дев, чьего лона не касался мужчина. Дети рождались только женского пола; если они вскармливались молоком своей родительницы-кошки, то вырастали дочерьми Лалады, способными к превращению в зверя, а если молоком своей человеческой матери, то – почти обычными людьми, разве что наделёнными долголетием, огромной силой, звериным чутьём и несокрушимым здоровьем.
Всё это неугасимо жило в сердце Дарёны: ночной сумрак тёплой спальни, звёздный блеск маминых глаз и её голос, рассказывающий истории «про кошек». Их Дарёна любила больше прочих. Мама рассказывала их так, будто сама была в Белых горах и видела это таинственное племя своими глазами. Родом она происходила как раз из-за гор, из княжества Светлореченского, но своё прошлое обходила молчанием… А сказания о дочерях Лалады зажигали в её взгляде грустный, горьковатый свет.
– Так ты… – начала было Дарёна.
Договорить она не успела – была подхвачена Младой на руки, а в следующий миг… Хоть крыльев у черноволосой горной жительницы не было, но девушке показалось, что они взлетели. Сердце ухнуло в синюю озёрную бездну, струи ветра обхватили тело упруго и прохладно, а душа рванулась ввысь – к всезнающему небу. Прыжок был коротким, как вскрик: едва Дарёна успела втянуть в грудь душераздирающий небесный восторг, как уже оказалась на сосне, росшей под обрывом. Её спина упиралась в шершавый ствол, а ноги шатко ютились на ветке. Поддерживаемая одной рукой Млады, она смогла только испуганно задышать, но не издала ни звука. Чернокудрая женщина, стоя на двух близко растущих ветках, держалась за третью, протянувшуюся прямо у них над головами. Голубая бесконечность глаз приблизилась, завораживая и лаская, а дыхание согрело губы Дарёны. Внизу головокружительно синела отмель с длинными прядями зелёно-бурых водорослей, обрамлённая узкой каменистой полосой берега.
