Сентябрь 1914 года
Нанетт купила в бистро Марселя Прессиго немного табака для мужа и как раз выходила на улицу, когда увидела на площади мсье Элуа, местного полицейского. Старик стучал в барабан, и вокруг него уже начинали собираться любопытствующие местные жители.
У Нанетт неизвестно почему появилось плохое предчувствие, и она поспешила присоединиться к толпе. Мсье Кюзенак, каждое утро читавший газеты, не раз говорил, что скоро может начаться война. Нанетт мало что понимала из этих разговоров. Многие слова, упоминаемые муссюром, не имели для нее никакого смысла — Сараево, покушение…
Элуа достал какой-то документ и стал читать вслух. На этот раз все было понятно, но от этого не менее ужасно.
— «Всеобщая мобилизация»!
Гул голосов, испуганные и гневные крики… Молодые мужчины, жители Прессиньяка, собрались в кучку, обсуждая свой скорый отъезд. Раз нужно защищать Родину, значит нужно, они не из пугливых…
Встревоженная Нанетт бежала до самой фермы. Жак, который вышел ей навстречу, посмотрел на жену с удивлением: белый чепец съехал набок, щеки кирпичного цвета…
— Что случилось? Уж не с самим ли чертом ты повстречалась на дороге?
Едва переведя дух, она повторила слова старого Элуа: «Всеобщая мобилизация»!
Лицо Жака стало мертвенно-бледным. Он вошел в дом и налил себе стакан вина.
— Пьер не уедет! — сердито сказал он, стукнув кулаком по столу. — Он наш единственный сын! Я не отправлю его под пули этих пруссаков!
Нанетт, присев на низкую скамеечку у печи, где тушилось заячье рагу, заплакала.
— Ты слышишь, жена? Мой сын останется с нами. Муссюр все для этого сделает! Пьер ему уже как зять, и он не позволит нашему сыну уехать!
Нанетт его слова немного успокоили, и она вытерла глаза. Но тут же вскочила и взмолилась со слезами в голосе:
— Жак, скорее иди в Большой дом и предупреди хозяина! Я пойду с тобой…
* * *
Жан Кюзенак обрадовался их приходу, но, услышав жалобные стенания Нанетт, нахмурил брови. Первое, что сказала бедная женщина, было: «Всеобщая мобилизация».
Известие не обрадовало хозяина. Похлопав Жака по плечу, он обнял всхлипывающую Нанетт:
— Не плачьте, дорогая! Пьер и Мари на ярмарке в Шабанэ. Думаю, они тоже слышали новость.
Леони, встревоженная визитом фермеров, которые крайне редко появлялись в «Бори» утром, тем более в будний день, прибежала спросить, что случилось.
— Что происходит, Нан?
Нанетт отдала всю свою любовь Мари, которую считала дочкой. К Леони она относилась доброжелательно, по-соседски, но не более того. Однако сегодня эмоции переполняли женщину, и она прижала девушку к своей пышной груди:
— Крошка моя, началась война! Наши мужчины уедут сражаться, и я даже не знаю куда! Пушечное мясо — вот что для них наши сыновья и мужья! А кто будет пахать и сеять, кто будет ухаживать за скотиной?
Испуганная Леони бросилась к Жану Кюзенаку:
— Папа Жан, вы ведь не поедете на войну, правда? Вы останетесь с нами?
Мсье Кюзенак ласково погладил девушку по волосам:
— Я слишком стар для армии, так что обо мне не переживай. Жак, Нанетт, идемте в кухню. Думаю, нам не помешает выпить по стаканчику — успокоить нервы.
Они проговорили уже больше часа, когда послышался шум мотора. Леони подбежала к окну.
— Машину ведет какой-то чужой мужчина, я его никогда раньше не видела! И Мари с ним одна, без Пьера!
Нанетт окаменела на своем стуле. Жак стянул с головы картуз. Он словно потерял дар речи от изумления. В кухню вбежала Мари, а следом за ней вошел седовласый мужчина, в котором Жан Кюзенак узнал знакомого животновода по имени Андрэ Фор.
— Нан, Пьер уехал! — вскричала девушка. Плечи ее сотрясались от рыданий, когда она добавила: — Он попросил меня попрощаться с вами за него!
Мари бросилась в объятия отца. Чуть позже, все еще с трудом сдерживая слезы, она объяснила:
