Мари прекрасно помнила, как она разволновалась при этом известии. Она ничего не слышала о Леони после их с Адрианом свадьбы. И вот Леони приехала в Обазин, но не затем, чтобы увидеть подругу детства, поговорить с ней, Мари… Нет! В это невозможно было поверить: всегда такая элегантная, энергичная, неутомимая путешественница, Леони твердо решила стать монахиней здесь, под крышей древнего аббатства, где она росла! Более того, первые месяцы после пострига Леони решила провести в одиночестве, соблюдая обет молчания. Это решение исключало любые контакты с Мари, которая очень сожалела о том, что не может поговорить с той, кого когда-то считала своей приемной сестрой.
Нанетт, которая на какое-то время оставила Мари наедине с ее мыслями, пробормотала:
— Вот уж бывают на свете чудеса: Леони — и вдруг монахиня!
— Нан, нельзя так! Каждый волен поступать по своему усмотрению.
Услышав голосок Лизон, Мари вздрогнула. Дочка звала ее из окна кухни:
— Мам! Возвращайтесь в дом, к тебе пришли!
* * *
В вестибюле хозяйку дома дожидались Мари-Эллен, дочка мясника, с подружкой Амели. Обе девочки были в нарядных платьях, с красивыми прическами. Сзади стояла Ирэн, у нее в руке был букетик фиалок. Супруга мясника поспешила сказать, улыбаясь:
— Поздравляем с днем рождения, Мари! Лизон проболталась о том, что у вас сегодня праздник, вот мы и решили зайти поцеловать вас в щечку! Мари-Эллен ни за что бы не пропустила такое событие!
Девочка, которой уже исполнилось восемь, взяла цветы у матери и протянула их Мари.
— Спасибо, моя крошка! Я очень тронута! Прошу вас, проходите! Я угощу вас тортом, у нас осталось немного… Мне очень приятно, что вы пришли!
Мари-Эллен замялась:
— Но сначала, мадам Мари, мы с Амели хотим спеть вам песенку. Нас мама научила! Это будет наш подарок ко дню рождения!
Ирэн улыбнулась:
— О, это они сами придумали! Решили спеть вам припев из песни Жана Сегюреля.
Амели и Мари-Эллен взялись за руки и, навесив на мордашки серьезное выражение, запели:
Больше, чем парижские улицы,
она любит вересковые заросли,
Потому что здесь она выросла,
Среди красивых холмов.
Когда цветет вереск на горных склонах в Монедьер,
Какими неважными становятся заботы,
обуревающие жителей Парижа!
Матильда, услышав пение, прибежала в вестибюль. Как только девочки закончили петь, она увела их в столовую. Ирэн последовала за ними.
Мари, оставшись одна, закрыла глаза и вдохнула аромат фиалок. Она словно бы перенеслась на тридцать лет назад, в одно прекрасное мартовское утро…
Адриан молча смотрел на супругу. Вот уже несколько дней Мари неумело пыталась скрыть от него свою печаль, но озабоченное выражение лица и опущенные уголки губ выдавали ее с головой.
Вечером Мари рано ушла в спальню, не забыв поблагодарить детей. Они вместе трудились, чтобы устроить матери достойный праздник, чем очень ее порадовали. Даже двенадцатилетняя Ману, характер которой, увы, с возрастом не менялся к лучшему, взялась за дело и создала собственными ленивыми ручками шкатулку для рукоделия, к которой прилагался абсолютно новый несессер с принадлежностями для шитья, купленный ею на сэкономленные деньги.
Букет фиалок в китайской вазочке Мари поставила на прикроватный столик. Однако на цветы она старалась не смотреть. Адриан, ложась в постель, заметил мягко:
— Дорогая, похоже, подарок Мари-Эллен понравился тебе больше, чем другие!
— И да и нет! Просто для меня день рождения — особенный праздник. А с этими полевыми цветами у меня связаны не самые радостные воспоминания.
Адриан нежно обнял жену. В его объятиях она всегда обретала покой.
— О чем ты грустишь? — спросил он. — Что-то случилось? Дорогая, я точно знаю, ты чем-то обеспокоена.
— Ничего стоящего внимания, я просто устала. К счастью, Лизон мне помогает, хотя ей нужно много заниматься.
— Лизон — замечательная девочка, но и она заметила, что ты не в настроении. А ведь она так старалась тебе угодить!
Мари привстала, на лице ее отразилось волнение:
— Ты хочешь сказать, она из-за меня расстроилась? О, Адриан, скажи, что я ошибаюсь! Моя золотая девочка, она так радовалась, что ужин получился изумительно вкусным! А я ни разу не похвалила ее, пока мы были за столом, мне было не по себе…
