– Я… я потеряла его из виду вчера вечером, после того жуткого происшествия, – начала Катарина с дрожью в голосе; она уже немного успокоилась. – Мы стояли во дворе, все вокруг кричали, проталкивались к выходу и вклинивались между нами. И вдруг отец пропал! Я… я еще подождала его немного, но он как сквозь землю провалился. В конце концов я пошла домой в надежде встретить его там. Но и дома его не оказалось. Его просто не оказалось там! – Она снова залилась слезами. – Я ждала его до утра, но он так и не вернулся. Никто не знает, что с ним случилось. Может…
Последующие слова вновь перешли в рыдания. Магдалена задумчиво посмотрела на Симона. Тот понимающе кивнул. Он уже рассказал всем о причудливом поведении Иеронима Хаузера. Катарина тоже как-то упоминала, что в последние дни отец вел себя довольно странно.
– А ты не замечала вчера за своим отцом чего-нибудь необычного? – спросила Магдалена у Катарины.
Та подняла на нее растерянный взгляд.
– Ну, он… он был очень напуган, – пробормотала она. – Без конца оглядывался во время представления, как будто очень боялся увидеть кого-то. Но когда я спросила его об этом, он не ответил… – Катарина робко огляделась. – Так вы думаете, его забрал этот оборотень?
– Надумать можно много чего, – мрачно ответил Якоб. – Я хочу знать точно. Поэтому не теряйте времени и отправляйтесь искать Барбару и отца Катарины. Слишком уж много народу пропало в этом городе… – Он поднялся и хрустнул пальцами. – А я, как порядочный христианин, пойду к мессе. И восславлю Господа, если хоть на шаг подберусь ближе к истине.
* * *
В скором времени Симон уже спешил по улицам Бамберга к церкви Святого Мартина, возле которой жил викарий. Жилище его представляло собой обыкновенный дом, стоявший вплотную к церкви и связанный с нею проходом. Симон подошел к двери и увидел, что кто-то начертил в грязи большую пентаграмму. На дверной ручке висел пучок зверобоя, который, согласно древнему преданию, защищал от ведьм, демонов и злых духов.
Цирюльник осторожно огляделся. Некоторые из прохожих опускали головы и старались держаться подальше от дома, словно боялись заразиться. Симон был в своей старой одежде – роскошный наряд, который одолжил ему Самуил, сильно пострадал после нападения одержимого викария. Что ж, по крайней мере, теперь он не выделялся из толпы на площади перед церковью…
Колокола громким и протяжным звоном созывали горожан в собор, на День поминовения усопших. А сегодня народу там соберется немало, Симон в этом не сомневался. Он по опыту знал, что в такое время, как сейчас, люди особенно нуждались в утешении церкви.
«И конечно же, они надеются на вдохновенную, будоражащую проповедь, – подумал он. – Ненависть и страх перед сатаной всегда держали народ в узде».
Фронвизер осторожно постучал в дверь, и ему почти сразу открыл Самуил. Лейб-медик был небрит и бледен – похоже, он всю ночь провел у больного. Сквозь приоткрытую дверь на Симона повеяло насыщенным ароматом ладана.
– Проходи, – устало сказал Самуил и отступил в сторону. – Его состояние особо не изменилось. Из прислуги, к сожалению, остались только лакей и толстая служанка, с которыми ты познакомился еще вчера. Остальные со страху разбежались. Так что придется тебе отказаться от утренней порции кофе.
Симон улыбнулся:
– Как-нибудь перенесу. Хотя признаюсь, это черное варево помогает мне в раздумьях. Я полночи голову ломал, пытался найти разумное объяснение этой чертовщине…
Они поднялись по лестнице на второй этаж и оказались в темном коридоре с множеством дверей и стенами, увешанными образами святых. Симон уже знал, что комната больного находилась в самом конце коридора, но он отыскал бы ее даже с завязанными глазами. Чем ближе они подходили к комнате, тем сильнее, чуть ли не до тошноты, становился запах фимиама.
– Только не удивляйся обстановке, – предупредил Самуил, открывая высокую дверь. – Это не моих рук дело. Но служанка, эта суеверная карга, настояла на этом. А то и она, чего доброго, сбежала бы.
Они вошли в затемненную комнату, и Симон сразу почувствовал запах смерти – сочетание ладана, жженых трав, пота, испражнений и хвори, знакомое по многочисленным посещениям больных. Как и перед входом, на полу была начертана большая пентаграмма, по углам кровати висели пучки зверобоя, и по стенам висели распятия всевозможных размеров. Окна были завешены плотным холстом.
