– О чем это вы? – взволнованно спросила Барбара.
– Чтобы ты знала, мы не первый раз встречаем оборотня, – начал драматург нерешительно.
Он обхватил себя руками. Похоже, ему было холодно, несмотря на рясу.
– В Кельне и Франкфурте после наших выступлений тоже происходило нечто подобное, – продолжил он мрачно. – Порядочные горожане без всякой причины бросались друг на друга посреди улицы, какой-то бродяга выкрал из колыбели младенца и сожрал, бесследно пропало несколько юных девиц… Я долго сомневался, а три дня назад застал его в повозке, на месте преступления.
– Кого же, ради всего святого? – прошептала Барбара.
– Сэр Малькольм. – Зальтер тяжело вздохнул. – Вообще-то я лишь хотел спросить, какие из костюмов еще следует отдать в починку. В повозке почему-то пахло серой. Когда я сказал об этом Малькольму, он что-то быстро убрал в сундук. Вид у него был очень сердитый. Позже я снова влез в повозку и заглянул в сундук… – Он запнулся, после чего продолжил сдавленным голосом: – В нем лежали серебряная пентаграмма, подсвечник с черными свечами и череп, очень маленький, такой бывает только у ребенка.
– Господи! – выдохнула Барбара. – Сэр Малькольм… колдун?
Зальтер пожал плечами.
– Потом он даже показывал нам подсвечник и пентаграмму. Говорил, что они понадобятся ему, когда мы будем ставить «Фауста». Про детский череп он не сказал ни слова и при этом все время смотрел на меня очень странно. Доказать я, конечно, ничего не могу. Могу лишь сказать, что всякий раз, когда сэр Малькольм задерживается в каком-нибудь городе, там происходят странные вещи.
– А долго вы с ним знакомы? – со страхом в голосе спросила Барбара.
– Лет десять. Я был тогда студентом в Кельне. У меня кончились деньги, и я пребывал в восторге от театра. Вот как ты сейчас.
Драматург улыбнулся, потом вздрогнул и прижал руку к ране на боку. Судя по всему, он испытывал сильную боль.
Барбара показала на кровавое пятно:
– Вы позволите взглянуть на рану? Я в этом немного разбираюсь.
Зальтер смерил ее недоверчивым взглядом.
– Барбара, артистка ты, может, и выдающаяся, но на роль знахарки в таком возрасте явно не годишься.
– Поверьте мне, я действительно кое-что смыслю в этом, – несколько вызывающе ответила Барбара. – Мой отец, как вам известно, палач. Мало кто сравнится с нами в искусстве врачевания.
Зальтер снова вздрогнул – в этот раз Барбара не была уверена, что от боли.
– Черт, я… я и позабыл, – просипел он. – Твой дядя ведь местный палач, верно?
Барбара печально кивнула.
– Почти вся наша семья жила этим жутким ремеслом с незапамятных времен. Отец, дядя, зятья, деды… Мы рассыпаны по всей Германии и все приходимся друг другу родственниками. Поэтому палачи зовут друг друга кумовьями. – Она вздохнула: – Мой прадед был печально известным Йоргом Абрилем, он пытал и отправил на тот свет сотни людей. Может, вы о нем уже слышали.
Зальтер помотал головой и вдруг побледнел еще сильнее.
– Я… – Он хотел что-то сказать, но вновь скривился от боли.
– Так, прекратите валять дурака и покажите мне рану, – распорядилась девушка.
Она решительным движением разорвала на нем рясу. Сбоку на груди сохло пятно крови, еще темной и жидкой в центре. Барбара осторожно осмотрела его.
– Похоже, кто-то зацепил вас кинжалом, – сказала она деловито. – Рана, к счастью, не очень глубокая. Но ее нужно скорее обработать, иначе она может воспалиться.
Барбара оторвала лоскут от своего платья и огляделась. В углу комнаты нашелся бочонок церковного вина.
– Не знаю, какое оно теперь на вкус, – сказала она, выдернув пробку и обмакнув в вино лоскут, – но чтобы очистить рану, все лучше грязной воды.
Девушка принялась осторожно счищать кровь. Когда рана стала более-менее чистой, Барбара достала из сундука одну из ряс, разорвала на длинные полосы и наложила повязку. Маркус за все это время не произнес ни слова, только шипел время от времени, когда боль становилась слишком сильной.
– Это все, что я сейчас могу сделать, – сказала Барбара. – Но завтра утром мы можем вместе отправиться к моему дяде…
Зальтер горько рассмеялся, но вскоре его смех перешел в кашель.
