Мика ее близость взволновала не меньше, но он постарался отогнать от себя это наваждение.
Фэйт наконец справилась со шнурками, и Мик тут же отшвырнул ботинки в угол.
— Спасибо, — буркнул он.
Не поднимаясь с колен, Фэйт улыбнулась ему.
— Ты ведь обещал мне быть дома к ужину, Мик.
— Обещал, — признался он. — Полагаю, мне следовало бы извиниться, что я не сдержал слово.
— Извиниться? — Фэйт отрицательно мотнула головой. — Не надо мне извинений.
Она порывисто встала, и Мик вдруг непроизвольно обнял ее за талию. И вот уже она стояла перед ним, а он, не удержавшись от искушения, прижался ухом к ее круглому животу. И почти тут же почувствовал легкий толчок.
— Она меня сегодня с ума сводит, — в порыве доверия призналась Фэйт. — Елозит и елозит, непоседа этакая.
— Она? В каком смысле она?
— В самом прямом. Не сомневаюсь, что это девочка.
Мик ощутил еще толчок, и в это самое мгновение рука Фэйт ласково взъерошила ему волосы.
— Мик! — дрожащим голосом прошептала она.
— Гм?
— Я тебе очень благодарна. Мне так не хватало человека, который разделил бы со мной мою радость…
Мик поднялся, и ее рука соскользнула с головы на его обнаженное плечо.
— Фэйт, — начал он и замолк, не зная, что и сказать. Она была слишком близко — непозволительно близко для человека, выбор которого — уединение, и ее белые нежные пальцы мерцали на смуглой коже его плеча.
— Мик, — срывающимся от волнения голосом вымолвила Фэйт. — Мик… У меня такое странное чувство… — Она вся дрожала, ноги ее подкашивались.
В ту же минуту он обвил ее своими сильными руками.
— Что случилось? — хрипло прошептал он. — Тебе дурно?
Но в ту же секунду Мик понял, что ее слабость и дрожь не имеют никакого отношения к здоровью. Как зачарованная, Фэйт смотрела на свою руку, медленно двигающуюся вдоль его обнаженного плеча.
— Ты такой горячий, — дрожа, пробормотала она. — И такой красивый… Я…
Да он и сам чувствовал себя не менее зачарованным — этой теплой, шелковистой кожей женщины, спутанными прядями волос, похожими на блики лунного света на воде, нежным благоуханием, исходящим от ее тела.
Мик безуспешно пытался взять себя в руки: обычно это удавалось ему так легко, что приятели за глаза называли его «роботом». Ее нежная рука гладила его по обнаженному плечу. Мик разомкнул веки и, помедлив, прошептал:
— Погляди на меня, Фэйт.
Зрачки ее расширились, губы приоткрылись, щеки разрумянились от возбуждения. Эта женщина сама не понимала, что с ней творится! Как с ней такое вообще могло случиться?
— Мик! — слабо выдохнула она.
Он бы давно мог послать ко всем чертям самообладание и контроль над собой, но какая-то часть его сознания продолжала напряженно работать. И именно сейчас до Мика дошло, что Фрэнк унижал жену и в интимной сфере, добиваясь сексуального удовлетворения для себя, и в то же время полностью игнорируя ее чувства. Сейчас на Фэйт впервые в жизни нахлынули желания, которые, за недостатком опыта, она не сумела бы объяснить. И если он, следуя здравому смыслу и инстинкту самосохранения, отодвинется, для Фэйт это будет очередным ударом по ее и без того растоптанной гордости, очередным подтверждением ее физической и психической неполноценности. В результате она уже никогда не даст волю своим чувствам, своему влечению к мужчине, и тогда Мик сможет считать, что довел до конца дело, столь успешно начатое Фрэнком.
Прижав Фэйт к себе, он заставил ее положить голову себе на плечо.
— Да хранит молчание Дочь Луны, — глухо прошептал он. — Прижмись покрепче и закрой глаза. Все будет хорошо.
Она казалась такой маленькой, такой хрупкой, что пробудила в его душе скрытую от всего остального мира, почти забытую нежность — только так можно было назвать чувство, с которым он касался губами ее волос, вдыхая их божественный запах, ласково гладил ее плечи.
Мик почувствовал, как у него перехватывает дыхание, как ее безоговорочное доверие легко взламывает барьеры, до сих пор наглухо отделявшие его от всего мира, но главное — от себя самого. Откуда в ней столько веры, столько беззаветности — неужели эхо того канувшего в небытие лета вернулось к ним?
А впрочем, разве это так уж важно? Она прильнула к нему, уверенная в его надежности и порядочности, и он хотел ее сейчас больше, чем кого-либо и когда-либо. Она была как надежда, с которой он давно распрощался, греза, в существование которой он и поверить не мог, и почему бы ему не отбросить на эти несколько минут осторожность и целиком не отдаться чувствам, захлестнувшим его.
