И слухи о походе Алверика разнеслись по земле, опережая маленький отряд; и настало время, когда всяк, кого бы Алверик не встречал на пути, знал историю правителя Эрла; одни встречали Алверика презрением — таков обычный удел тех, кто посвящает дни свои дерзкому подвигу, — другие же воздавали ему почести; Алверик же просил только о пополнении припасов, и за все, что ему приносили, платил щедро. Всадники двигались все дальше. Словно герои легенд, проезжали они за домами, сумеречными вечерами устанавливая свой серый и бесформенный шатер. Они являлись неслышно, точно дождь, и исчезали, словно ускользающие туманы. О них складывали песни и шутливые байки. И песни жили дольше, чем насмешки. Наконец маленький отряд стал легендой, что навечно поселилась на тамошних хуторах: на скитальцев ссылались, когда люди заводили разговор о безнадежных походах; странников превозносили либо высмеивали, в зависимости от обстоятельств.
Все это время король Эльфландии не терял бдительности; ибо благодаря магии он чувствовал, ежели меч Алверика оказывался неподалеку: один раз клинок этот уже потревожил его королевство, и король Эльфландии отлично узнавал разлитый в воздухе привкус железа громовых стрел. От него-то король и отвел свои границы как можно дальше, оставив позади неровную, каменистую, покинутую Эльфландией равнину; и хотя владыка волшебной страны не ведал, сколь далекие пути под силу преодолеть смертным, он на всякий случай оставил ровно такое расстояние, что утомило бы комету, и по праву почитал себя в безопасности.
Когда же Алверик вместе со своим мечом оказался далеко на севере, эльфийский король ослабил хватку, до сих пор удерживающую Эльфландию, — так Луна, что притягивает волны отлива, снова отпускает их на волю; и, словно валы на песчаный плес, Эльфландия устремилась вспять. Обрамленная лентою сумерек, волшебная страна заскользила назад через каменистую пустошь; она возвратилась вместе с песнями, мечтами и голосами прошлого. Очень скоро граница сумерек, сверкая и переливаясь, снова пролегла близ ведомых нам полей, словно бесконечный летний вечер, что задержался на краю золотого века. Но далеко на севере, где странствовал Алверик, бескрайние, унылые скалы по-прежнему загромождали бесплодную землю; огромный залив Эльфландии прихлынул только к тем полям, от которых Алверик со своим мечом и и отряд искателей приключений удалились на достаточное расстояние. И вот, на расстоянии каких-нибудь трех полей от хижины кожевника и окрестных хуторов, снова раскинулась земля, изобилующая чудесами, что поэты ищут столь упорно, истинная сокровищница и кладезь всего небывалого и прекрасного; и эльфийские горы безмятежно оглядывали границы, словно их бледно-голубые вершины никогда не трогались с места. Там, вдоль границы, по обычаю своему, бродили единороги: иногда паслись они в Эльфландии, на родине всех легендарных созданий, объедая лилии под сенью эльфийских гор, а иногда, вечерами, когда наши поля замирали в безмолвии, прокрадывались за сумеречный предел пощипать земную траву. Именно благодаря аппетиту к земной траве, что находит на них временами (вот так же олени-маралы шотландских нагорий раз в год стремятся к морю), люди знают о существовании единорогов, хотя звери они, безусловно, легендарные, ибо родились в Эльфландии. Лис, рожденный в наших полях, тоже пересекает порою границу и в определенные времена года забредает в сумеречные пределы; именно там пристают к нему некие чары, что зверь приносит потом в наши поля. Лис — тоже существо легендарное, только в Эльфландии; ровно так же, как единороги — здесь.
Жителям тамошних хуторов нечасто доводилось видеть единорогов — пусть даже едва различимыми в сумерках, ибо никогда не глядели селяне в сторону Эльфландии. Чудеса, красота, великолепие, — словом, повесть об Эльфландии, — это удел умов, обладающих досугом оценить все это должным образом; селян же звали к себе посевы, и скотина отнюдь не легендарная, и соломенные крыши, и изгороди, и тысяча других забот; только в конце каждого года одерживали они победу над зимою, и то с превеликим трудом; селяне отлично знали, что стоит им позволить своим помыслам хотя бы на мгновение обратиться в сторону Эльфландии, величие волшебной страны тотчас же подчинит себе их души, и отнимет весь досуг, и не останется у них времени на то, чтобы чинить изгороди и соломенные крыши, и пахать ведомые нам поля. Но Орион, следуя на звук рогов, что доносился из Эльфландии вечерами и слышен был в ведомых нам полях одному ему (ибо слух юноши по-эльфийски настроен был на все волшебное), как-то раз поздним вечером оказался со своей сворой в поле, через которое пролегла граница сумерек, и увидел там единорогов. И, прокравшись вдоль изгороди маленького поля, он зашел вместе со своими гончими между единорогом и сумеречным пределом и отрезал зверя от Эльфландии. Это и был тот самый единорог с ослепительно-белой шеей, весь в пене, серебром мерцающей в звездном свете, что, задыхаясь, загнанный и измученный, промчался через долину Эрл, словно порыв вдохновения, словно новая династия в стране, усталой от незыблемости древних обычаев, словно весть о земле более счастливой, что отыскали далеко-далеко нежданно возвратившиеся мореходы.
