— Никто. Люди столько лет прислушивались к… — Префект запнулся. — К воззваниям Красного Орла, что все и так взбудоражены… Впрочем, — поспешил он прибавить, — Цезарю не о чем волноваться. Мятеж непременно будет подавлен еще до заката.
Закончив доклад, префект остался стоять навытяжку. Октавиан повернулся к Марцеллу.
— Шестнадцать дней назад, когда ты уезжал из Рима, в городе ощущалось какое-нибудь волнение?
— Никакого, — поклялся тот. — На улицах было тихо.
— Думаю, это все из-за Красного Орла, — прорычал Агриппа. — Попадись он только нам в руки…
— …немедленно будет распят, — закончил Цезарь. — Даже если он и не возглавил мятежников, его воззвания вскормят нам нового Спартака. Не будем забывать, — мрачно прибавил он, — что треть горожан — рабы.
— Кто это — Спартак? — шепотом полюбопытствовал Александр.
— Тоже раб, — еле слышно ответил Марцелл. — Примерно полвека назад он поднял на бунт против Рима пятьдесят тысяч своих собратьев. Шесть тысяч из них потом были распяты. Красс не велел снимать тела, и они еще много лет висели на крестах вдоль этой дороги.
Октавиан, подняв глаза, всматривался в даль. Со стороны Сервиевой стены нам навстречу стремглав скакал верховой. Из-под копыт коня поднимались тучи пыли. Вот он замер как вкопанный, и солдат, быстро спешившись, приветствовал Цезаря.
К моему изумлению, Октавиан улыбнулся.
— Фиделий, — проговорил он, — расскажи нам, какие здесь новости.
Юноша — судя по виду, не старше семнадцати-восемнадцати лет — с готовностью начал:
— Убито уже больше тысячи рабов. Оставшиеся пытаются отыскать новых сторонников, но без успеха.
— Пока без успеха, — возразил Октавиан.
Фиделий покачал головой:
— Цезарь, они заперты в городе. Ворота закрыты накрепко, и ваши люди убивают бунтовщиков сотнями.
— Отлично. Легионеры понимают, что пленных брать нельзя?
— Разумеется.
Октавиан помолчал, а потом спросил:
— А твоя мать, Руффия, как она?
Фиделий усмехнулся.
— Хорошо. Передает вам наилучшие пожелания. И еще это.
Он вытащил из притороченной к седлу кожаной сумки небольшой предмет, завернутый в льняную тряпицу. Портрет, подумала я. Так оно и оказалось.
Щеки Октавиана порозовели.
— Очень мило, — глухо произнес он, вглядываясь в лицо, заключенное в фаянсовую рамку (женщина была довольно красива, с длинными черными волосами и прямым римским носом), а затем передал портрет Юбе. — Убери.
Юноша помрачнел.
— Мама так тосковала без вас эти месяцы.
— Правда? — Брови Октавиана вздернулись. — Ну, передавай от меня привет и скажи, что в ближайшие дни я буду занят.
— Вы ее навестите, Цезарь?
— Если будет время! — рявкнул тот. — В первую очередь нужно разобраться с мятежниками, а потом еще угомонить Сенат!
Фиделий даже попятился.
— Да… Да, понимаю. В Сенате были разные волнения в ваше отсутствие…
Глаза Октавиана блеснули.
— Серьезно? И по какому поводу? — осведомился он с возрастающим интересом.
Молодой человек замялся. Мне даже подумалось, не сболтнул ли он лишнее.
— Ну, это насчет сражения. Мы не знали, кто победит. Ты или Антоний.
— И?
Фиделий тревожно покосился на Агриппу.
— А если бы вы с ним оба погибли? Сенаторы думали, кого назначить вместо вас. Звучало несколько имен…
Октавиан ослепительно улыбнулся.
— Например?
— Ну, разные члены патрицианских родов. Никого, кто бы обладал реальной властью.
Фиделий нервно хохотнул.
— Что ж, — сказал Октавиан, — если Сенат решил, что их имена достойны упоминания, может, эти люди и мне сослужили бы службу.
Юноша удивился.
— Ты думаешь?
— А почему нет? Так кого сочли хорошим преемником?
— Ну, самых различных людей. Даже меня называли.
Улыбка сошла с лица Октавиана.
— Разумеется, он еще так молод, — поспешил вставить Марцелл. — И не смог бы возглавить армию. И вообще, кто бы за ним пошел?
Фиделий посмотрел на него — и вдруг сообразил, во что ввязался.
— Верно… Это верно. Обо мне вспомнили только из-за отца и моего богатого наследства. Марцелл подтвердит. Я… я никогда и не желал становиться Цезарем.
— Конечно. Пойдем прогуляемся. — Октавиан приобнял юношу за плечи, незаметно для него многозначительно переглянувшись с Агриппой. — Нам надо кое-что обсудить наедине.
