Правда и то, что у Лусии Ромеро в углу рта кокетливая родинка. Эта маленькая отметинка и служит своеобразным магнитом, на ней строятся ее отношения с мужчинами, потому что всех ее любовников, даже самых мимолетных и легкомысленных, она делала поэтичными. «Это – веха на пути к твоим губам», – сказал ей, например, один из них. «Твоя родинка – необитаемый остров, на котором я потерпел кораблекрушение», – придумал другой. Третий раздумчиво промолвил: «К этой чертовой родинке меня отчаянно тянет». Итак, эротическая привлекательность Лусии Ромеро, суть ее предполагаемого очарования сосредоточена в кусочке дефектной темной плоти, в неправильном функционировании эпидермиса, в группе клеток, которая однажды, быть может, переродится в раковую опухоль.
И наконец, Лусии Ромеро иногда кажется, что она смотрит на себя со стороны, как на героиню фильма или книги; в такие минуты она обычно говорит о себе в третьем лице с полным бесстыдством. Лусия предполагает, что эта склонность развилась в ней очень давно, из детского пристрастия к чтению; и, возможно, это стремление к раздвоению можно было бы использовать с толком, если бы она, например, начала писать романы: ведь что такое, в конце концов, писательство, как не искусство прощать себе шизофрению? Но однажды что-то сломалось в жизни Лусии Ромеро: хотя она всегда хотела писать по-настоящему, до сей поры она стряпала только безвкусные сказочки для детей, глупейшие разговоры овечек, цыпляток и червячков – оргия уменьшительных, и ничего больше.
На этих пустяках для самых маленьких Лусия Ромеро сделала себе имя как детская писательница и вполне может жить на гонорары. Но сказать, что она увлечена своей работой, никак нельзя. На самом деле Лусия Ромеро, как и большинство ее коллег, ненавидит детей. Детские писатели так же ненавидят детей, как кинокритики ненавидят смотреть кино, а критики литературные ненавидят читать. Лусия иногда встречается со своими коллегами, на книжных ярмарках, например, или на конгрессах, и именно там, среди этих пожилых мужчин и женщин, притворяющихся юношески бойкими на язык и по-детски веселыми, ее ремесло кажется ей особенно невыносимым и отвратительным. Все они, эти шарлатаны – в том числе и она сама, – оскверняют воздух липкой сладостью уменьшительных. А ведь каждый знает, что детство на самом деле жестоко, не терпит сюсюканья, ко всему относится серьезно – все пишет ПРОПИСНЫМИ буквами.
* * *
После того как Рамон исчез, я поняла, что тишина может быть оглушительной, а отсутствие – навязчивым. Дело не в том, что я скучала по мужу, я уже говорила. – мы не обращали друг на друга внимания. Но десять лет мы прожили бок о бок, а это создает особые отношения с пространством. Теперь я больше не сталкивалась с ним вечером в ванной, не слышала, как он сопит на постели рядом со мной, по утрам не видела в кухне чашки с кофейной гущей – я всегда вставала позже, Рамон работал в Министерстве финансов, и у него был строгий график Когда живешь вдвоем, все эти звуки, ритм жизни, очертания предметов вписываются в пространство, и внезапное отсутствие одного катастрофически разрушает сложившийся ландшафт. Так ощущает себя слепой, если в доме без предупреждения сделали перестановку, и наизусть известная гостиная превращается в столь чуждое и исполненное неопределенности место, как, скажем, тундра.
Рано утром 31 декабря, после бесконечной, бессонной ночи, я позвонила в комиссариат, чтобы узнать, нет ли у них новостей о Районе. Нет, им ничего не известно. Я настаивала, не скрывала отчаяния, и мне наконец посоветовали обратиться в центральный комиссариат на улице Рафаэля Кальво, где я смогу поговорить с инспекторами, занимающимися делами об исчезновениях людей. Я явилась туда, одевшись почти как вдова: на мне был мрачный костюм свинцового цвета из жесткой ткани – очень трудно людям моего роста заставить воспринимать себя всерьез. И все равно мне пришлось почти час высидеть в маленькой обшарпанной приемной. Наконец ко мне вышел человек по имени Гарсия. Хосе Гарсия. Оч-чень редкое имя. По лицу было видно, насколько ему скучно.
