– Почему? – спросил Гарсия.
– Да потому, что вы шарите за подушками…
– Я спрашиваю, почему вы хотели мне позвонить?
– А-a. Естественно, чтобы узнать новости. Мы некоторое время не созванивались.
Мы пришли на кухню – а куда же еще? – и сели, теперь вчетвером, вокруг только что накрытого стола.
– Вы собирались обедать, – сказал Гарсия без всякого выражения.
– Да, собирались.
– Спагетти. Я люблю спагетти, – так же невыразительно сообщил он.
Повисло молчание. Обычно мне трудно дается грубость, но мысль о том, что придется обедать в компании этого шпика, была просто невыносима. И я хриплым голосом выдавила из себя ответ:
– Мы тоже.
Снова молчание. Гарсия вздохнул вроде бы с сожалением, потрещал суставами пальцев и прочистил горло.
– Ладно, я задам вам один вопрос. У вас есть новости от похитителей?
– Нет.
– Понимаю. Я задаю вопрос. Вы даете отрицательный ответ. Я веду расследование. Вы ведете переговоры за моей спиной. Все так делают.
– Я не веду никаких переговоров.
– Не делайте глупостей, не отвечайте на вопрос, который не был задан. Зачем лгать, если вас к этому не вынуждают? Видно, опыта похищений у вас нет.
– Конечно нет. А у вас есть опыт? Я хочу знать, занимаетесь ли вы расследованием, работаете, делаете что-нибудь или только шарите за подушками? – взбесилась я. Гарсия умел доводить меня до белого каления.
– Нервничаете. Сильно нервничаете. Как и все жены похищенных. Да, мы работаем. Кое-что выясняется. Во-первых, нам известно, что ваш муж жив.
– Как вы это узнали?
– Профессиональная тайна. Во-вторых, «Оргульо обреро». Это маленькая левоэкстремистская группа маоистского толка. Они ведут свою гражданскую войну в городах, пользуясь тактикой «Сендеро Луминосо». Мы предполагаем, что они же похитили несколько месяцев назад одного высокопоставленного чиновника в Валенсии. Их мало, но они очень опасны. Они знают свое дело. И слов на ветер не бросают.
Я вздрогнула.
– Значит?
– Значит, я веду расследование. Вы ведете переговоры и платите выкуп. Я в это не вмешиваюсь. Поставьте меня в известность, когда сеньор Ирунья будет на свободе. Вот и все. Ваши макароны совсем холодные, наверное.
У нас на душе было куда холоднее. После ухода инспектора только Адриан со своим фольклорным волчьим аппетитом мог поглощать слипшиеся в ком макароны. А мы с Феликсом пытались понять, в чем смысл визита Гарсии.
– Может, он ничего и не хотел. Может, он пришел, чтобы рассказать нам все, что знает, и честно посоветовать заплатить выкуп, – предположила я.
– Нет, нет и нет. Это было бы слишком просто. По-моему, он действительно хочет, чтобы мы заплатили, но хочет и использовать нас как наживку. По-моему, он собирается схватить похитителей в момент передачи выкупа и так сделать свою работу. А что будет с твоим мужем, ему наплевать.
День и так был утомительный, а тут еще, как в комедии положений, правда, мрачной, снова раздался звонок в дверь. На сей раз это был консьерж когда он уходил на обед, кто-то оставил пакет для меня. Пакет оказался маленьким, раза в четыре меньше обувной коробки. Принесли его из издательства, где вышла моя «Курочка-недурочка». Я разорвала оберточную бумагу с некоторой надеждой, ожидая, что получу от издателя какой-нибудь утешительный пустячок, подарочек, посланный с самыми добрыми чувствами. Внутри была хорошенькая картонная коробочка, расписанная цветами, а в коробочке – много смятой шелковистой бумаги. А в бумаге, словно притаившись в светлом, хрустящем гнездышке, лежал отрезанный палец. Мизинец. С левой руки Рамона.
Я его – этот палец – сразу узнала. Невозможно прожить десять лет с человеком и не знать, какие у него пальцы, как пахнет у него под мышками, какие волоски растут в ухе. Все эти интимные подробности ты знаешь так, будто они твои собственные. Палец Рамона был длинный, хорошей формы – его руки всегда отличались красотой. Аккуратно обстриженный (даже в бандитском плену, поразилась я) квадратный ноготь, пучочек волосков на первой фаланге. Срез был чистый – ни клочков кожи и сухожилий, ни осколков кости. Такой чистый, словно палец отрубили топором. Или удар топором сплющил бы, обезобразил этот кусочек плоти? Возможно, его отрезали колбасным ножом. Я перебирала в уме эти варианты, пока меня не вырвало. Остаток вечера я проплакала.
