У Александры Львовны, к великому ее сожалению, бывали вынужденные прогулы, лишавшие ее возможности посещать музей, вчитываться в страницы с неразборчивым отцовским почерком. Она находилась, говоря языком писателя, «на примете у синих»: дважды подвергалась обыску по подозрению в хранении тайной типографии, в контрреволюционной деятельности; один из них повлек ее первое и недолгое пребывание в тюрьме на Лубянке. В марте 1920 года ее арестовали по делу политической организации «Тактический центр», а в августе 1920 года Верховный революционный трибунал приговорил ее к трем годам заключения в концентрационный лагерь в Московском Новоспасском монастыре. Вина же дочери Толстого состояла лишь в том, что она предоставляла квартиру для заседаний и ставила самовар его участникам[8], за это «преступление» ее лишили свободы, обрекли на бездействие, непосильный труд, унижения и оскорбления. Доведенная до отчаяния, в надежде на спасение узница Новоспасского лагеря набрасывает черновик письма к В. И. Ленину, который сохранился в ее архиве.
«Глубокоуважаемый Владимир Ильич! — писала она в своем прошении. — Долго колебалась перед тем, чтобы вам написать. Но я верю вам и верю, что вы поймете и не осудите меня. Я не могу примириться с мыслью о том, что я, гражданка свободной России, в то время, когда люди–работники нужны, когда они наперечет, — должна жить паразитом в своей стране, заключенная в 4‑х стенах как опасный и вредный член общества. И почему? Мой отец, взглядов которого я придерживаюсь, открыто обличал царское правительство и все же даже тогда оставался свободным, и постольку поскольку кто–либо интересуется моими взглядами — не скрываю, что я не сторонница большевизма, я высказала свои взгляды открыто и прямо на суде, но я никогда не выступала и не выступлю активно против советского правительства, никогда не занималась политикой и ни в каких партиях не состояла. Что же дает право советскому правительству запирать меня в 4 стены как вредное животное, лишая меня возможности работать с народом и для народа, который для меня дороже всего? Неужели этот факт, что 2 года тому назад на моей квартире происходили собрания, названия и цели которых я даже не знала, дает это право? Я узнала только на допросе, что это были заседания Тактического центра. Владимир Ильич! Если я вредна России, вышлите меня за границу. Если я вредна и там, то, признавая право одного человека лишать жизни другого, расстреляйте меня как вредного члена Советской республики. Но не заставляйте же меня влачить жизнь паразита, запертого в 4‑х стенах с проститутками, воровками, бандитками. Я пишу, повторяю, потому что верю вам и чувствую, что вы поверите мне и поймете, что тяжесть моего положения не в том, что я живу в клетушке, питаюсь помоями, и даже не то, что лишена внешней свободы. Тяжесть положения моего, главным образом, в том, что лишена доверия, т. е. возможности работать. Если вы прочтете мое письмо, на всякий случай сообщаю подробности своего дела. Я осуждена Военным трибуналом 26 августа на 3 года содержания под стражей в Новоспасском лагере по делу Тактического центра. 2 раза мне было отказано Верховным трибуналом во всякой амнистии. Последнее заседание Верховного трибунала 6 декабря с. г.»[9]
Неизвестно, было ли это поразительное по силе духа, гордого самосознания, непреклонности письмо переписано набело и отправлено адресату, равно как и датированное тем же 6 декабря 1920 года заявление в ВЦИК с просьбой о пересмотре приговора и амнистии. Однако все же, благодаря хлопотам яснополянских крестьян да кстати подоспевшей амнистии, Александра Львовна летом 1921 года покинула Новоспасский монастырь и вышла на волю, чтобы отдаться главной и святой обязанности — сохранению Ясной Поляны такой, какой ее оставил великий мастер, превращению ее в общенародный памятник, культурно–просветительный центр. Уверенность в успехе она черпала в переданных ей кем–то, возможно М. И. Калининым, словах В. И. Ленина: «Советская власть может позволить себе роскошь в СССР иметь толстовский уголок», дававших, по ее мнению, право не только восстанавливать все здания, всю усадьбу, создавать музей, но и утверждать толстовское миропонимание, его веру.
