Агата выпрямилась и встревоженно посмотрела на часы. За высоким столиком у колонны уже никого не было — но на нем лежал почти полный пакетик с мятными леденцами, а тяжелые двойные двери медленно закрывались.
— Мне нужно идти, — сказала Агата, — а то я опоздаю на работу.
Она осторожно слезла с табурета, но платье все равно непозволительно высоко обнажило ее лодыжку.
— В десять часов, — сказала Мама Чезаре. — Я хочу тебе кое-что показать. А теперь поторапливайся.
— Но я не могу прийти в десять. Это слишком поздно!
— В десять часов. Тогда и за кофе заплатишь. Я ждать не буду.
Агата устремилась к выходу, распахнула дверь и выскочила на улицу.
Там по-прежнему ярко сияло солнце. Она остановилась у широкой витрины «Золотого ангела», натянула перчатки и поглядела на свое отражение в стекле.
Мама Чезаре помахала ей из-за стойки. Взмах ее бугристой руки над красным деревом напомнил последний рывок тонущего в волнах матроса. Все хорошо, все правильно, Агата готова к работе, но нужно поторопиться.
Ей казалось, что она слышит сквозь автомобильный гул, как внутри собора приходят в движение зубчатые колеса, сдвигаются гири, разматываются цепи, жужжит огромный металлический механизм. Агата торопливо шла по Замковой улице, даже не поворачивая головы, чтобы посмотреть на свое отражение в витринах. Дойдя до магазина скобяных изделий Вертана Смитта, она увидела впереди мэра Кровича — он как раз вступал на Белый мост. Далеко на вершине холма над западными воротами собора открылись дверцы, и из них появились раскрашенный медный апостол с сияющим на солнце латунным нимбом и покрытый черной эмалью черт, готовый весь следующий час удирать от своего преследователя.
Мэр Крович тем временем перешел через мост и быстрыми шагами пересекал Ратушную площадь, но Агата, пусть и запыхалась немного, уже почти догнала его.
Какая-то пожилая дама подняла над головой свой красный зонтик — ей-богу, зонтик в такую погоду! — и помахала им.
— Господин мэр, господин мэр, можно вас на минутку? Я хотела с вами поговорить о школе, в которую ходит мой внук.
И добрый мэр Крович, который всегда был готов выслушать жителей Дота, остановился, чтобы послушать пожилую даму с красным зонтиком, — как раз тогда, когда над Ратушной площадью раздался первый тяжело-бронзовый удар колокола. Девять часов. Агата взбежала по ступенькам Ратуши, на ходу поздоровавшись с мэром, и тот вежливо кивнул в ответ. Она даже не обратила внимания на выводок утят, плавающих в реке под мостом, через который она только что перешла.
Войдя в Ратушу, Агата увидела у подножия мраморной лестницы Петера Ставо с ведром в руках.
— Я там помыл! — крикнул он вслед Агате.
— Извините, я осторожно!
Агата сняла туфли и побежала вверх по лестнице босиком. Немного спустя, когда в Ратушу вошел Тибо Крович, следы ее пальцев еще не успели испариться с влажных ступеней. Он посмотрел на них и вздохнул.
Проходя по коридору, ведущему в его резиденцию, мэр остановился и восхищенно посмотрел на большую картину, висевшую рядом с залом заседаний городского совета. Картина называлась «Осада Дота». На ней был изображен мэр Сколвиг и горстка его собратьев по оружию, защищающих башню Старой Таможни и отстреливавшихся от грабящих город вражеских солдат. Все, кроме Сколвига, были потрепаны и перевязаны, а он, облаченный в черный камзол с кружевным жестким воротником, стоял в героической позе, воздев руку, чтобы дать согражданам приказ к очередному залпу. Тибо вдруг понял, что стоит перед картиной, словно перед зеркалом, подняв руку точь-в-точь, как Сколвиг, и размышляет: «А я? Смог бы я так?»
Имя Тибо уже было написано золотыми буквами на деревянной панели с именами всех мэров Дота — последнее в длинном ряду, уходящем мимо Анкера Сколвига в такую древность, когда и фамилий-то не было, только имена: Вилнус, Аттер, Скег… Затерянные в пучинах истории люди, от которых остались лишь обломки печатей на пергаментных свитках в архиве.
В зале заседаний Городского Совета на стенах между окнами висели потемневшие от времени портреты мэров Дота — мужей с величественными бакенбардами в одеждах из тонкого сукна. Тибо вошел в пустой зал, сел в свое кресло и, обведя стены взглядом, выбрал пустое место на одной из них. «Думаю, меня повесят сюда». И он на мгновение представил себе день, когда столы советников уберут, зажгут свечи в канделябрах, и собравшиеся гости поднимут бокалы за его здоровье — тот день, когда он в последний раз выйдет из Ратуши. А что потом? Ну да, у него наконец-то будет время починить садовую калитку, но потом-то что?
