– Не-е, люди! – упорствовал погорелец. – Тварь твари рознь. Видел я того дракона далече! Красотища! Жуть как хорош! Чисто золото!
– То-то и оно-то, что жуть! – не унимался черноглазый. – Хату твою кто пожег? Вот и майся теперь, любуйся тем чужим золотом!
– Эх, ежели он тварь изживал, так и хаты не жалко! Все одно пропала бы, – махнул рукой пригорюнившийся все же Тишка.
– А что? Можа, так оно и было, – вступился за погорельца бородач. – Слыхали предание-то гарсийское?
Харчевня загудела, припоминаючи. Оказалось, все слышали звон, но вот по ком звонил колокол… Лютнист подмигнул мне, тряхнул густыми черными локонами и нежно тронул струны. Бородач приосанился, огладил седеющую поросль, гордо оглядывая соседей, словно сам собирался петь. Музыкант начал балладу тихим чистым голосом, проникающим даже в мышиные норы пропитых мужицких душ.
Давно началась эта битва времен
За мира разумную душу,
Когда человек был едва сотворен,
Тварь выползла следом на сушу,
И день не настал, и ночь не ушла:
То вышло из тьмы порождение зла.
Драконы крылатые начали бой
В защиту людской колыбели -
И Землю закрыли огнем и собой,
Сто дней сражались, как пели.
Над миром стояла стодневная гарь.
Прогнали Крылатые жуткую тварь.
Но высохла в страшном сраженье река
Древнейшей огненной крови:
Один лишь остался, один на века
Последний хранитель сокровищ.
И сам, как сокровище, был сохранен
Последний Крылатый – Гарсийский Дракон.
Как злато под солнцем горит чешуя,
Сверкает как россыпь каменьев,
Ни с чем не сравнится ярость огня,
Но спрятан он в тьму подземелья,
Во мраке ночном на века заключен
Прекрасный, как солнце, Гарсийский Дракон.
Но если вернется в мир страшная тварь,
Встряхнет он алмазные крылья,
Огнем запылает драконова ярь,
И станет пророчество былью.
На битву Последних из Древних Времен
Проснется Последний Гарсийский Дракон.
На финальном аккорде в харчевне появилось новое лицо. Я глянула и поперхнулась, закашлявшись. Щупленький рыжий мальчуган лет двенадцати робко озирался, силясь разглядеть сквозь чад, куда занесла его судьба. Лютнист от души хлопнул меня по спине, с одного удара прибив позвоночник к грудной клетке. Я захрипела, умираючи. Мальчуган оглянулся на шум, и тут же яростно кинулся с кулачками на лютниста. Вышибала, решив, что на его глазах совершается разбойное нападение, подставил мальчику подножку, тот споткнулся и в бреющем полете растопыренными руками заехал в черноглазого. Короткую потасовку разнял музыкант, выдернув мальчика за шкирку и перекинув на скамью за свою широкую спину. Сунувшийся с кулаками черноглазый наткнулся на обаятельную улыбку певца и приветливо распахнутые объятья:
– Желаешь спеть в хорошей компании, дружище?
– Лютый волк тебе дружище! Послушаю я, как ты в гробу запоешь! – прошипел худощавый, опуская, однако, кулак.
– На том свете тебе плохо слышно будет, – предупредил лютнист, чья широкая улыбка мгновенно перешла в волчий оскал.
Пьяненький Тишка потеребил мстительного черноглазого за рубаху:
– Да оставь ты их, Ряхло, нечаянно мальчонка-то!
Пелли пробормотал что-то вроде извинений, и инцидент был исчерпан. Рыжий тут же накинулся на еду, как… оголодавший дракон. Сильвен сбегал к своему столу за остатками трапезы и с удовольствием наблюдал, как мальчик подчищает тарелки. Я не торопилась приставать с расспросами. Наконец, Пелли сам поднял на меня поплывшие медом глаза:
– Замучился я тебя догонять, Роночка! Думал, ты в другую сторону подашься, на восток.
Я порадовалась в душе предусмотрительности с присвоенным именем и поинтересовалась, чем плохо на севере. Мальчик не успел ответить: в харчевню вошел потный краснолицый здоровяк, обвел присутствующих осоловелыми от жары глазками и ткнул в нашу сторону пальцем с воплем:
– Держи воровку! Эта девка меня обокрала, люди! Котомка-то моя! Погорельца ограбила!
Хозяйка харчевни заученно метнулась на кухню: мол, она здесь ни при чем. Любознательная общипанная парочка вскочила, решительно направляясь ко мне, на ходу обрастая ножами. Вышибала подобрался, как голодный пес, и тоже вытащил из-за голенища внушительный кинжалище. Я приуныла: слишком у многих алчно заблестели глаза. Вряд ли им нужна истина, а содержимого котомки магистра я и сама не знала и допроса не выдержу. Внушительно поднялся из угла еще один верзила, до сих пор безучастно сидевший, повесив голову над одиноким кувшинчиком. Повернув к нам смуглое рябое лицо, он выхватил откуда-то из-под стола неприметный прежде меч и перекрыл поднявшийся гул зычным гласом:
