Боль схлынула, оставив Владыку жить. Он впился глазами в камень: «Радона!» Но кристалл был уже безнадежно мертв.
* * *
«Она медленно повернула безглазую зрячую морду и завыла.
Мастер опоздал на чуть. На шаг. На прыжок.
Тварь стремительно поглощала человека – взмахом стирая, опрокидывая человеческие черты, которые словно покрывались мглистыми язвами и проваливались вглубь, проступая другой уже плотью. На наших глазах плоть заглатывала плоть! Пожирала изнутри, превращала девушку в себя. Одновременно тварь разбухала, вырастая в размерах.
Светлые локоны пифии – а их не спутаешь ни с какими другими на свете – ниспадавшие и укрывавшие обнаженное и как будто дымящееся изнутри тело, распались серебряным снегом, осыпались белыми шерстинками и приросли к плоти, покрывая ее с головы до пят длинным мехом. Зримое было ужасно, мгновенно: поглощение как будто началось и уже полностью завершилось, пока та, которую Мастер увидел и узнал как госпожу и ученицу, и преклонил перед нею колено, поворачивала к нему голову. Доля мига.
Завыла уже белая жуткая тварь. Завыли и окружавшие ее плотным кольцом свирепые черные псы медвежьих размеров. Не сосчитать было их в этом мрачном, смрадном каменном склепе.
Мастер выхватил рандр – убить монстра без промедленья, но воздух колыхнулся от его движенья, словно мигнул, видение подернулось туманом и исчезло. Вмиг развеялось всё: и белая тварь, и черные псы, и смрадный склеп, и блеклая трава, и каменные зубы вокруг склепа, и дремучий чудовищный лес, через который отряд прорубался три дня, и в котором на скрюченных, плотно переплетенных стволах-скелетах росли не листья, а звериные когти, норовившие разорвать пришельцев на части.
Воины стояли посреди не тронутой ни одним следом, ни одним посторонним пятном, кроме них самих, песчаной пустыни. Не было вокруг никого и ничего. Только мертвый песок. Взглянув на себя и друг на друга, люди изумились – на их разодранных в кровь лесными когтями телах и лицах не было уже ни малейших царапин, только пот и песчаная грязь. А их одежда, только что свисавшая рваными лохмотьями, была хоть и запыленной, но целой.
Они поняли, что их разумом три дня владел морок: с того момента, как они вышли на берег, плотно заросший лесом. И сейчас, когда наваждение схлынуло, глубокая печаль охватила людей. Они поняли, что нашли место, хранившее для них последнее виденье Пифии Гарса, память о ее гибели.
Так погибла Пифия Гарса, жрица Истины Радона, последнее дитя орантов. Так завершилась месть нига за смерть Ульриды».
* * *
Мастер непроизвольно писал столь мелкими значками, что уложился в половину свитка. И теперь оставшаяся незаполненной пустота зияла, вызывая мучительное чувство незавершенности. Он так и не нашел «Книгу проклятых», и теперь запись о гибели Радоны казалась не настоящей на маленьком клочке пергамента. Вот если бы пергамент упрятать в тяжелый как надгробие переплет потерянной летописи, – другое дело.
Владыка, с каменным лицом выслушав отчет экспедиции, отреагировал в своем духе: «Созывайте Совет, Альерг. Сообщите Старшему Волуру: пусть трубит общий сбор. Нам понадобится помощь Братчины. Мы выловим эту тварь!»
И никаких слез по поводу гибели дочери. Натхи не умеют плакать. За них плачет весь мир, выполняющий их волю – все земли теперь встанут дыбом, но помогут охотнику на нигов. Впрочем, одернул себя Альерг, разве не ради этого мира идут натхи на верную смерть? Один за другим, как агнцы на жертвенник.
Альерг запечатал свиток и отнес в святая святых – в древнейшее подземное святилище, на месте которого возник древний скит Оргеймской Пустоши. О храме, сложенном из простых грубых плит давно забыли, как и о богах, которым он был посвящен, и в иссохшем сердце древнего мира было устроено хранилище реликвий Лиги.
Свиток занял место в тайнике, рядом с ковчежком, в котором хранилась горстка серебристого песка, взятая Альергом с места гибели пифии. Пока медленно задвигалась массивная плита, мастер бросил взгляд на спрятанное в тот же тайник ожерелье с тусклым кристаллом, которым можно было резать алмазы как масло. Владыка не сразу отдал ожерелье в хранилище, долго еще на что-то надеялся, на какую-то весть. Но кристалл был нем и пуст, как и полагается камням, пусть даже и драгоценным.
