Он шептал уже едва слышно, потом мгновенно натянул личину туповатого разбойника и перешел на бормотание:
– Эва, щечки-то как мешковиной нацарапало. Щас протру водичкой эльфийской, быстро все пройдет, так и еще краше будет. А вы поспите таки, барышня, глазки закройте и спите себе.
Я замотала головой: ни за что! Непроявленный оборотень Ресс умоляюще глянул:
– Надо! Вритар приказал держать вас в бессознательном состоянии, пока не отъедем подальше от берега. Чтобы телепатов на след не навести. Он же погони боится.
В нос ударило чем-то дубиновым, и сознание начало мутиться. Как мне везет сегодня на насильственное засыпание! Обидно. Не так уж много у меня осталось времени, чтобы вот так бездарно его проспать по чужой воле!
Вновь ожить мне довелось в обстановке не менее удручающей. Меня качало так, что желудок выворачивало. Уложена я была лицом вниз, чтобы не захлебнулась. Ремни с рук и ног были сняты. Приподнявшись на локтях, я оглядела комнату. Похожа на корабельную каюту. Мебель – ложе и стол – намертво прикручены к половым доскам. Покрывало из козьих шкур и я сама – все, что было в помещении из движимого имущества. Кироновы башмачки исчезли. Заставив себя подняться и забыть о существовании снова разболевшейся правой ноги, я потащила себя к двери. И вовремя, ибо та распахнулась, и мне довелось встретить вошедших, не распластавшись носом вниз на козьей постели, а гордо стоя на одной левой.
Передо мной явились трое пробужденных. Впереди невиданно мрачный тип со зверской физиономией палача, с черным смоляным чубом на макушке, маленькими поросячьми глазками и крючковатым массивным носом. Почти такое же жуткое лицо я видела совсем недавно, не далее как утром. Судя по всему, явился герцог Вритар собственной персоной, весь в черном, разбавленном массивной золотой цепью на груди. Цепь своими размерами более годилась бы для подъемного моста неприступного замка.
Ошую и одесную этого мостоподобного сооружения громоздились два еще более мрачных типа, отягощенных, правда, не цепями, а всем содержимым оружейной лавки. Если бы они обременили себя еще и тараном, то никакая крепость не устояла бы. Что говорить о маленькой пифии. Тем более, что пол предательски качнулся, ударил по последней оставшейся в живых ноге, метнул меня ядром на палача и удалился строго вверх, дерзнув поменяться местами с потолком.
Я страшно испугалась, что разобью остатки тела о цепкую палаческую грудь. Но обошлось. Стражники, решив, что мне сдуру взбрело напасть на палача, выметнулись вперед, перехватили в полете и подвесили перед собой на заломленных за спину руках. Суток не прошло, как я лишилась аж трех всего лишь из четырех отпущенных мне всевышним конечностей.
Палач расцвел хищной ухмылкой, оценивающим взглядом знатока ощупывая тело подвешенной, затем коснулся поникшего подбородка жертвы, силой приподнимая, заставляя взглянуть в черную жуть непроницаемых глаз. Мозг вспорол шипящий свист: «Я долго ждал, пифффия. И не напрасссно. Ты даже превззошла мои ожидания… Поторопись, Вритар! Я уссстал ждать». Последние фразы явно были свистнуты уже не мне.
– Господин доволен! – громогласно, но несколько скрипуче, осклабился палач.
Уже вечерело, и предзакатное солнце заглянуло, наконец, в грязное окошечко каютки, проверяя, как я тут поживаю. На жалобы оно не отреагировало никак: не омрачилось тучкой, не затмилось и даже не погасло. Всего лишь неуклонно закатывалось.
Меня извлекли из запертой каюты, снова связали и поволокли, словно тюк с заморскими пряностями, не давая коснуться ни палубы, ни трапа, ни земли. Армия встречавших приветствовала Вритара многозевным ревом. Поверх многочисленных голов, запрудивших причал, неприступной черной скалой царила громада цитадели, подавляя саму землю массивностью, а небо – чернотой. Рассыпанные по острову здания были по сравнению с угольной горой крошечными как хлебные крошки.
Не дав вволю полюбоваться на мощь сердца Бужды, мне завязали глаза. Повязку сняли уже в просторном беломраморном помещении, обставленном с царственной роскошью. На меня накинулись десятка два бессловесных рабынь. С лихорадочной поспешностью я была вымыта, упакована в белое одеяние, причесана и почти вылизана. Обувь мне вернули собственную, и я обрадовалась неприметной заклепочке как родному дому.
