Помолчали.
— Миша, — начал опять Андрюша, — смотри, светает, скоро хватятся у нас, что пропали мы.
— Ну, что ж, хватятся! — буркнул Миша.
— Мама, небось, плакать будет.
— Ну и поплачет, не она одна! Опять молчание.
— Миша, а ты чего больше хочешь, — попробовал снова заговорить Андрюша, — своих защищать или немцев проучить?
— Пфф! — фыркнул Миша. — Ты умнее ничего не придумаешь спросить!
— Так что же тут глупого, Миша? Я спрашиваю потому, что я войну вообще терпеть не могу и ни за что не хотел раньше воевать.
— Известное дело — кисляй!
— Вовсе нет, — обиделся Андрюша, — вот теперь иду же! Знаешь, когда я узнал, что такое большое государство пошло на маленькое, я уже почувствовал, что хотел бы тех защищать. А потом, когда читали, как немцы ворвались в маленькое мирное государство и стали убивать там людей и целые селения и города истреблять только потому, что так удобнее добраться до Франции, тогда я еще больше захотел воевать с ними. Ну, а потом, знаешь, все идут, и так нужно, чтобы все шли, чтобы хорошенько проучить этих гордецов! У всех провожают, плачут, а у нас — ничего. Стыдно как-то. Бабушка говорит: «Из наших, слава Богу, никто не пойдет». А мама погладила меня, поцеловала и сказала: «Его у меня никогда не заберут, он у меня единственный!» Мне вдруг чего-то стыдно-стыдно стало. Верно от того, что я вот какой счастливец: все должны идти умирать, а я вырасту и все буду единственным.
— Ну, развел! — перебил его Миша. — А мне вот просто завидно! Братья пошли, дядя пошел, а я — сиди тут с бабами! Холодно, однако, братец ты мой, и есть что-то хочется.
— А руки и плечи замлели!
— Ну так что ж, что замлели. Мало ли что бывает!
— И у меня очень замлели.
— Вот и привыкай!
— Зачем привыкать? Разве на войне руки должны млеть?! Форсишь ты все, Мишка.
— Ну и дурак! Все должно быть — на войне-то, всякие страдания или лишения там…
Помолчали.
Но вскоре Миша не выдержал.
— У тебя что в узле там? Белье, гребень, мыло…
— Белье, гребень, мыло, — передразнил Миша, — барышня кисейная, маменькин сынок! А хлеба не брал?
— Хлеба? Нет. Ведь на станциях можно купить. У меня десять рублей есть, — обиженно ответил Андрюша.
— Ну и сиди со своими десятью рублями, — разозлился Миша, — деньги, небось, у меня и у самого есть, а ну-ка, укуси их!
Совсем уж светло стало, когда поезд остановился на большой узловой станции и мальчикам можно было слезть со своей крыши. Соскользнув вниз, Андрюша грохнулся об землю: онемевшие ноги не могли стоять. Миша удержался, было, за дверь вагона, но ненадолго: руки не держали, ноги не стояли, да хлынувшие к поезду и из поезда пассажиры моментально оттеснили его, и он тоже опустился на платформу.
В происходившей сутолоке никто не обратил внимания на валявшихся на платформе детей. Несколько раз наткнулись на них и даже ушибли. Мише изрядно попало каким-то ящиком по голове, а Андрюше больно отдавили руку. Обоим намяли бока. Как только онемевшие члены их расправились настолько, что можно было стоять на ногах, мальчики побежали к буфету.
— Пирогов дайте! — еще издали крикнул Миша первому попавшему им навстречу официанту.
— Нет пирогов, — небрежно ответил тот.
— Ну мяса, колбасы, чего-нибудь дайте! — нетерпеливо крикнул мальчик.
— Ничего нет, — неохотно проронил лакей.
— Ничего нет?! — повторил озадаченный Миша. — Да он просто спит и двинуться не хочет. Идем скорее к стойке.
Но в буфете действительно ничего не оказалось. На вокзале в ожидании поезда ночевало столько народа, что все заготовленное было продано.
— Ну и порядки! — выпалил Миша, но голос его звучал уже менее уверенно.
Андрюша потупился.
— Что ж нам теперь делать? — растерянно спросил Миша.
— Подождем, может, принесут что-нибудь попозже или в буфете приготовят, — нерешительно ответил Андрюша.
Долго пришлось ждать мальчикам, — на вокзале все еще ничего не было. Наконец, часа через три по приходе поезда показалась шедшая из города торговка с булками. Издали заметили ее голодные путешественники. И когда к великой радости принялись за горячий хлеб, он показался им таким вкусным, какого они еще никогда не ели.
