Гай смотрел в свой стакан виски, не понимая, как могло дойти до такого. Совсем недавно они все были так счастливы. Он был так счастлив…
— Не заморачивайся! — ухмыльнулся Парсонс. — Мэдди никуда не собирается, дети тоже. Твоя семья в безопасности, дружище.
Гай кивнул. Хотя ему по-прежнему было не по себе, он чувствовал себя гораздо спокойнее. Слова школьного приятеля, сказанные с такой уверенностью, казались ему разумными, почти уместными, пока он сидел в его обитом деревом кабинете в окружении юридических книг.
Такими они казались ему и по дороге на виллу.
И потом, когда он подъехал и выяснил, посмотрев на освещенные окна спальни Мэдди, со смешанным чувством облегчения и страха, что она не только дома, но даже еще не легла, хотя было почти двенадцать ночи. Правильнее всего было бы пойти и призвать ее к порядку, расставив все точки над «и».
Всё уже сказано и сделано. Она просто не оставила ему выбора!
Он ее муж. Она сама решила выйти за него и вверить его заботам Айрис, а теперь носила его ребенка. (В том, что ребенок его, Гай не сомневался. Он был уверен. Абсолютно. Полностью, исключительно и несомненно.) Он почти слышал биение его маленького сердечка и даже представлял, каково будет впервые взять его на руки. Он не позволит этой глупышке, этой замороченной любовными бреднями девчонке лишить его этого счастья!
Но всё же, медленно поднявшись по ступенькам, а потом стоя возле ее спальни с занесенной рукой, чтобы постучать в дверь, он терзался сомнениями, сможет ли, глядя ей в глаза, произнести всё то, о чем говорил Парсонс.
И вдруг, непонятно почему, ему вспомнилась записка, которую посыльный оставил для него в «Си Лаундже» в самом начале этой грустной истории, после обеда в честь дня рождения Айрис. Записка была от Элис. Она настояла, чтобы посыльный Гая отнес ее как можно скорее («В полуденную-то жару, саиб!» — с негодованием пожаловался потом слуга), вероятно желая, чтобы Гай получил ее сообщение до того, как что-то станет происходить.
Да, начало того мучительного обеда было нелегким…
«Я ничего не скажу Мэделин, — писала Элис, — но мне нет нужды говорить тебе, что она никогда не простит тебя за то, что ты попытался использовать Айрис против нее. У меня самой смешанные чувства: я понимаю, почему ты так поступил, и мне тоже страшно. Но я обещала Айрис, что ты больше никогда, ни при каких обстоятельствах не сделаешь ничего подобного и она не лишится возможности видеть кого-то из нас. Я сказала ей, что ее родители — всегда, при любых обстоятельствах — будут заботиться о ней и приносить ей радость.
Не расстраивай ее, Гай. Если ты искренне любишь Айрис, в чем я не сомневаюсь, найди другой, более честный способ убедить мою дочь, что ты ее заслуживаешь.
Пожалуйста, не опускайся ниже своего достоинства».
Элис проговорила всё это еще раз в тот же день, придя в больницу. Она вознамерилась убедить Гая, что он поступает бесчестно, пытаясь встать между Айрис и Люком.
— Ты забыл, через что прошел Люк? — сказал она, заставив его почувствовать себя подлой тварью. Чего он лишился? Неужели ты не понимаешь, что не сможешь смотреть людям в глаза?
Тогда Элис, вне всякого сомнения, хотела, чтобы Мэдди предпочла его Люку. Гай был уверен. «Мне тоже страшно». Вот почему он послушался ее и перестал настаивать на своем присутствии, когда Айрис проводила время с Люком.
Девочка сначала дичилась, а потом начала восхищаться отцом, несмотря на хорошо продуманную Гаем стратегию: доверительные беседы, на протяжении которых он убеждал ее стараться вести себя с Люком вежливо, как бы страшно ей ни было, объясняя, что он, Гай, позаботится о ее безопасности, всегда будет незаметно присматривать за ней… Господи, да зачем ему жить, если у него не будет возможности заботиться об Айрис?!
Гай с грустью посмотрел на дверь в комнату малышки в дальнем конце коридора. Он представил себе, как она спит, повернувшись на бочок, что-то тихо бормоча во сне, и ее темные кудряшки липнут к розовым щекам, и опустил голову, вспомнив, с какой опаской с недавних пор она начала смотреть на него. Она перестала ему доверять. Она — милый ребенок, когда-то охотно бежавший к нему, усомнилась в нем, стала бояться того, что он может сказать.
