– Ох! – растерянно сказало то из них, которое выглядело постарше.
А молодая посудомойка швырнула об стену с грохотом разлетевшуюся чашку и, завизжав, замахав ладонями, опрометью бросилась куда-то вглубь помещения. Распахнулась щербатая дверь. Вслед за ней он проскочил в эту дверь и заметался в коротком тупике коридорчика. Выхода из коридорчика не было, а были еще две двери – обе запертые и не поддающиеся никаким усилиям. Он напрасно тряс их и наваливался всем телом. Лампы дневного света горели на потолке. Слышалась разухабистая, гнусная музыка. И одновременно – крик, распирающий посудомоечную. Вероятно, «люмпены» пролезли в дыру вслед за ним.
Выбора не оставалось.
Он поднял над головой сцепленные полусогнутые руки и как дровосек ударил ими в стенку перед собой. Он ждал непробиваемой твердости, он ждал боли в отбитых костяшках. Но боли не было. Стена легко проломилась, и двумя-тремя движениями он расширил отверстие. А затем – протиснулся сквозь него, успев заметить волокнистую рыхлость разлома. Картон, всюду картон, подумал он. Эта мысль принесла почему-то спокойствие. И он достаточно хладнокровно вылез с другой стороны. И пошел между столиками ресторанного зала. Царила невероятная паника. Карикатурные, похожие на людей существа вскакивали и вопили, судорожно шарахались от него, спотыкались и падали, опрокидывая на себя накрытые столики. Он не обращал на это внимания – лишь смотрел под ноги, чтобы ни на кого не наступить. И даже когда одно из этих существ в опереточной форме, обшитой по обшлагам желтой лентой, в блине синей фуражки и лаковых туфлях, вероятно швейцар, неуверенно двинулось ему навстречу, делая попытку перехватить, то он не стал применять появившуюся в нем силу.
Он просто сказал:
– Не надо, отец…
И швейцар, громадным опытом своим ощутив, что и в самом деле не надо, в растерянности остановился. А он толкнул стеклянные двери и очутился на улице, где накрапывал дождь, и пошел – вдоль громадных, задернутых шторами витрин ресторана. Оттуда сочились крики, звон битой посуды, но он не оглядывался.
Он даже не посмотрел, бегут за ним или нет.
Ему было все равно.
Сначала они отыскали слона. Слон стоял на площадке, несколько приподнятой для обзора, окруженный барьерчиком и широкой полосой железных шипов. Был он какой-то вялый, точно не выспавшийся, тупо смотрели маленькие красные глазки, в складках морщинистой кожи скопилась серая пыль, а безвольные уши как тряпки свисали по бокам головы. Возникло ощущение, что все это ему уже надоело – и горячее солнце, заливающее окрестности желтизной, и галдящие нахальные стаи грачей, по-видимому кормящихся в зоопарке, и ленивый блеск зеленоватой воды во рву, и слоновник, и глупо таращащиеся посетители, и куски сладкой булки, которые несмотря на запреты нет-нет да и летели к нему через ограду. Он ни разу не пошевелился. Застарелое непробиваемое уныние исходило от серой туши, и, наверное, это уныние подспудно чувствовалось теми, кто на него смотрел, потому что Витюня, первоначально рвавшийся именно в эту часть зоопарка, как-то быстренько поскучнел, завертел головой и капризным ноющим тоном заявил, что ему хочется мороженого.
– Где ты видишь мороженое? – спросил его Конкин.
Но Витюню не так-то легко было озадачить. Он повлек Конкина по асфальтовому проходу, огибающему животных, похожих на безрогих оленей, протащил мимо обшарпанной низкой стены, за которой в глубине бетонного ложа что-то плескалось, дернул, заворачивая, к птичнику с орлом на голой скале, и наконец вывел на сравнительно просторный участок, где под репродуктором, извергающим из нутра что-то праздничное, в самом деле сворачивалась в кольцо небольшая разомлевшая очередь.
– Вот мороженое!..
Конкин посмотрел на Таисию.
Таисия, разрешая, кивнула.
Они отстояли эту очередь – причем Витюня непрерывно вертелся – и взяли три одинаковых эскимо, ядовито-лимонных, блестящих, точно лакированные.
Конкин проглотил кусок, и его сразу же замутило.
Может быть, виноват был звериный запах, который пропитывал воздух, или яркая леденцовая корочка эскимо, казавшаяся несъедобной, или просто день был утомительный, жаркий: давка в вагонах метро, давка за билетами в зоопарк – так или иначе, но Конкин почувствовал, что проглоченная им липкая сладость неприятно пучится где-то внутри, разбухает, давит на стенки желудка – душный тошнотворный комок продвигается к горлу.
