На четвертом этаже горят ее окна.
Герой еще не знает, что видит ее в последний раз…
4
Все, разумеется, происходит не так, как планировалось. Вопреки всем расчетам, всем ожиданиям, «демоны» являются за ним уже в эту ночь. Видимо, «кукла», которую он подготовил, здесь ни при чем. Сам его предварительный поиск по данной теме, беседы с людьми, сбор информации задели какие-то струны. Спусковой крючок соскочил. Таинственный механизм пришел в действие. Около трех часов ночи герой, только что задремавший в кресле, слышит требовательный стук в дверь. В последний раз проносится у него в голове, что, может быть, лучше не открывать. Может быть – затаиться, прикинуться, что его нет дома. Или даже – дернуть окно, высунуться, пренебрегая условностями, воззвать о помощи. Однако уже поздно. Рубеж прежней жизни пересечен, жребий брошен, музыка смерти выпевает первые ноты. Герой даже не успевает подойти к двери. Старенький замок, который он уже не раз собирался сменить, не выдерживает и слетает. В квартиру вваливаются трое людей.
– Гражданин такой-то?..
– Да…
– Проедемте с нами!..
У героя дико, будто в припадке, прыгает сердце. В глубине души, в тайниках сознания он все же не верил, что это возможно. Сколько бы разоблачительных документов ему ни прислали, сколько бы показаний, свидетельств ему ни пришлось бы прочесть. И вот теперь это невозможное начинает овеществляться. Он замечает, что на вошедших действительно – гимнастерки довоенного образца, перетянутые портупеями, какие уже давно вышли из употребления, что они – в сапогах, отливающих бутылочной чернотой, а у старшего вместо погон – лычки с непонятными знаками различия.
Впрочем, все это он восстанавливает в памяти позже. А в тот момент, как и большинство людей, пребывавших в подобном положении до него, он перестает что-либо соображать, пятится от демонов, вынырнувших из тьмы, лепечет что-то жалкое и беспомощное. Что-то вроде: какое вы имеете право?..
Никто его, конечно, не слушает. Двое вошедших сноровисто заламывают ему руки, протаскивают на площадку, по лестнице, так что ноги у него бегут сами собой. Все это – энергично, не задерживаясь, не останавливаясь. Герой опомниться не успевает, как оказывается на улице. Ругань, толчок, за ним с лязгом, с ужасным скрежетом захлопывается железная дверь. Он лишь краем глаза успевает заметить, что машина, ждущая у парадной, тоже старого образца: тускло-черный фургон, «воронок», какие он видел в кино. Внутри – тусклая лампочка, забранная решеткой, цинк обивки, две деревянных скамьи по бортам. «Воронок» тут же трогается. Обещанной помощи нет. Позже, когда это уже не будет иметь значения, выяснится, что сигнализация, поставленная в квартире, не сработала: милиция и не думала выезжать, сотрудник частной охраны «воронок» проглядел, во всяком случае клялся, что никакие машины к парадной не подъезжали, а видеокамеры, хоть и были в исправности, но зафиксировали лишь перемещения неясных теней: не разобрать ни лиц, ни фигур. Идентифицировать что-либо по этим записям было нельзя. В общем, герой оказывается в ловушке, которую сам же себе и устроил.
Ему это становится окончательно ясно, когда минут через пять «воронок» куда-то сворачивает, тормозит, снова лязгает дверь: «Выходи!..» – и его тем же способом, заломив руки за спину, протаскивают по обшарпанному коридору. Обстановка в кабинете говорит сама за себя: наглухо зашторенное окно, стол с чернильным прибором, видимо, привинченным к основанию, по краям – две лампы, так чтобы свет от них бил прямо в лицо, на стене, в строгой раме – портрет основателя ВЧК. Все – как изложено в присланных ему документах. Последние сомнения рассеиваются через пару секунд. Старший в группе, звание которого остается загадкой, бросает фуражку (она, мелькнув окантовкой, исчезает во тьме) и, не присаживаясь, подавшись вперед, суровым голосом требует, чтобы герой, ничего не утаивая, рассказал о своей антисоветской деятельности.
– Запираться бессмысленно!.. Нам все известно!.. – Вдруг бухает кулаком по столу: – Молчишь, сволочь?!
И далее начинаются, может быть, самые тяжелые страницы романа. Если бы герой попал в этот водоворот, скажем, через несколько дней или если бы сейчас у него было хоть десять-двадцать минут, чтобы собраться с силами, отдышаться, внутренне подготовиться к тому, что ему предстоит, он, вероятно, вел бы себя совершенно иначе. Однако нет у него ни дней, ни минут. Пылают лампы. Громыхает по кабинету нечеловеческий голос. Едва герой начинает бормотать что-то несвязное, как на него сбоку обрушивается беспощадный удар. Бьют кулаком прямо в ухо. А когда героя поднимают с пола и снова водружают на стул, еще один страшный удар обрушивается с другой стороны. Потом – еще и еще… Всякий раз, когда он пытается что-либо объяснить, его бьют то справа, то слева.
