– Я звоню по делу, – строго сказал Светлов. – И дело у меня, заметь, огромной важности. Надо бы встретиться, Юрий Алексеевич. Я тут для тебя кое-что накопал, и этакое-что, друг мой, очень хорошо твои ощущения подтверждает. Это тем более ценно, что, начиная искать, я ничего о твоих ощущениях не знал, да и у тебя их еще, как я понимаю, не было... Только это, брат, не по телефону.
– Поросенок тебе брат, – с горечью сказал Юрий. – Я ему все выложил как на духу, а он мне кукиш в ответ показывает! Поманил дитятю конфеткой, а конфетка под замком?
– Ничего, – сказал жестокий Светлов, – до вечера как-нибудь потерпишь.
– Почему до вечера? – возмутился Юрий.
– Потому что до конца рабочего дня осталось всего ничего, каких-то три часа. Я, в конце концов, работаю, зарабатываю хлеб свой в поте лица своего, не то что некоторые. Мне, Юра, как минимум, надо еще посмотреть, что мой фотограф по твоей наводке нащелкает.
– Угу, – сердито буркнул Юрий. – Заодно проверь, в каком виде он оттуда вернется и вернется ли вообще...
– Типун тебе на язык, – сказал Светлов. – Если хочешь, приезжай в редакцию, вместе посмотрим, что получится.
– Я сначала пообедаю, – сказал Юрий. – Люблю я, понимаешь, это дело – обедать. Посижу в ресторане, подумаю, мяса какого-нибудь закажу, коньячку...
– Жестоко, – сказал Светлов с горечью. – Жестоко и несправедливо. Художника обидеть может каждый! Ну, да что с тебя, с киллера, возьмешь... Эх! Пойти, что ли, к тебе в подручные? Надо с женой посоветоваться, у нее практической сметки больше.
– Ага, и ума тоже. Все, потей, художник слова, а я в ресторан поеду.
– Садист, – сказал Светлов и отключился.
– Сам такой, – сказал Юрий в молчащую трубку и спрятал телефон.
Улыбка, вызванная общением с жизнерадостным главным редактором, медленно сползла с его лица. Туманные разглагольствования Светлова о какой-то информации, якобы подтверждающей его ощущения, вызвали у Юрия беспокойство – тоже туманное, неявное. Принимаясь за свое самодеятельное расследование, он был уверен, что после первых же шагов упрется в глухую стену, которую ему придется брать штурмом. Но никакой стены перед ним не было, дело раскручивалось будто само по себе, и притом с воистину волшебной легкостью. Сначала Одинцов, бритый мент с его ненормальной, патологической откровенностью, потом Медведев и Кудиев, принявшие его чуть ли не с распростертыми объятиями, а теперь вот, стоило только у него зародиться каким-то смутным подозрениям, сразу же подоспел Димочка со своей находкой... Интересно, что же он там нарыл? И сам ли он это сделал, или ему кто-то ненавязчиво помог найти именно то, что нужно?
Юрия так и подмывало, плюнув на все, немедленно отправиться в редакцию «Московского полудня» и вытрясти из господина главного редактора все, что тому удалось разузнать. Однако он решил для разнообразия выдержать характер, да и лишний раз обдумать результаты дневной встречи со своими «работодателями» действительно не мешало. Поэтому Юрий сделал именно то, чем дразнил Светлова: поехал в ближайший ресторан и там убил почти два часа, сначала дожидаясь заказанного обеда, а потом неторопливо его употребляя под сонными взглядами изнывающих от безделья официанток. За едой он добросовестно пытался думать, но информации у него было маловато, и ничего толкового он не придумал, а только лишь разозлился на Светлова, у которого нужная ему информация имелась и который не захотел ею вовремя поделиться. Впрочем, Юрию тут же подумалось, что, если бы Светлов ему все рассказал по телефону, времени на обед у него могло и не остаться. Уж очень быстро все происходило – просто-таки подозрительно быстро...
Он прикончил второе, залпом выпил кофе, расплатился со скучающей официанткой и вышел под теплый и редкий, совсем летний дождик, который как-то незаметно собрался над Москвой, пока он обедал.
* * *
В редакцию Юрий приехал минут за сорок до окончания рабочего дня. Журналисты – народ непоседливый, и Филатов никогда не мог заранее угадать, застанет он в редакции толпу суетящихся писак, превращающую длинный коридор с расположенными по обе стороны кабинетами в подобие растревоженного улья, или его встретит тишина и безлюдье.
