– А тебя?
– Ну, я-то догадывалась, на что иду.
– Возьми кобылу Теодора. Пресвятая Дева, она догадывалась! А я во что ввязался?
– Робин! – заворчал монах. Продолжать вслух Тук не стал, но главарь его понял – он и сам видел, что девушка совершенно измотана и держится только на упрямстве.
– Прости, – улыбнулся он Ясмине. – Прости, занесло.
Она молча улыбнулась в ответ.
– А в одиночку грабить несподручно. Так что сегодня пусть едут через лес спокойно, – начал разбойник.
Топот копыт прервал его на полуслове – к шатру во весь опор подлетел Эмиль.
– Прядильщица, – еле выдохнул он, ловя воздух. – Прядильщица из Лакстона.
– Рыженькая такая? – вскинулся Робин. – Что с ней случилось?
– Не с ней, – Эмиль замотал головой, сбившись с мысли. – Она плачет. С ее братом. Схватили. За браконьерство.
Робин тихо выругался.
– Говорил же – не попадаться! – он быстро развернулся к выходу из шатра. – Скарлет…
– Без него обойдешься, – заворчал отец Тук. – Кровь только остановилась.
– Обойдусь, – кивнул разбойник. – Эмиль, крикни Тео, пусть оседлает Ясмине свою рыжую. Сколько их там?
– Да один у нее брат!
– Стражников сколько? Джон где, остался в Лакстоне?
– Восемь. Джон да, прядильщицу успокаивает.
– Еще бы. Кудрявая, статная. Я б такую тоже успокоил, – Робин протянул руку Ясмине, помогая ей подняться с бобровой шкуры. – Вперед. Далеко уйти они не могли, надо не выпустить из леса. И сейчас мне правда нужен хороший лучник.
– Конечно, – кивнула она, вставая. – У вас тут всегда так весело?
– Думаешь, не прогадала ли? – засмеялся он. – Поздно. Мы договорились, и до конца сентября я на тебя рассчитываю.
– Значит, всегда?
– Нет, сегодня просто день такой, – ответил разбойник, запрыгивая на своего чубарого. – А так-то у нас сплошь пиры да менестрели. И шуты.
– Ага. Одного я уже знаю.
В сравнении с глухим селом в горах Хамадана, где она выросла, Багдад казался суматошным, душным, крикливым. Будь ее воля, Ясмина ни минуты бы не провела в большом городе, но старый Али-Хаджи хотел умереть там, где родился. После почти двухнедельного пути он стал похож на тень, и было понятно, что счет идет на дни.
– Без тебя я бы сюда уже не добрался, – проскрипел он вечером после приезда в город. – А вот ждать моей смерти не надо. Завтра утром ты отсюда уедешь, а пока принеси перо и чернильницу.
В последние недели Али-Хаджи говорил с ней только по-арабски, добиваясь, чтобы язык стал для Ясмины почти родным.
– О какой вы смерти? – улыбнулась она. – Вы же пьете свое лекарство, оно помогает.
– Оно просто снимает боль. Да и не лекарство это. Страшная вещь: один раз попробовал – и больше без нее не можешь. Мне уже все равно, а ты никогда не смей. Неси чернильницу. И ложись спать. Завтра утром будь готова к дороге.
– А вы? – нахмурилась Ясмина. – Я вас не брошу.
– Ложись спать, я же сказал. Тебе завтра уезжать ранним утром. И что это за «не брошу»? Ты не раненого в горах оставляешь, а взрослого человека с деньгами – в большом городе, где можно кого угодно нанять и что угодно купить. Не бросит она, тоже мне! Это я и в дороге понял. Два раза на нас нападали, да?
– Да.
– Оба раза ты могла легко умчаться на своей арабской кобыле.
Ясмина вдруг нахмурилась и, секунду посомневавшись, спросила:
– Эти нападения… они?.. – она не решилась договорить, но Али-Хаджи все понял.
– Ты думаешь, не подстроил ли я это, чтобы проверить, как ты поведешь себя в настоящей схватке и сможешь ли стрелять по живым людям? Нет. Все, чернильницу, и ступай.
Утром старик отдал запечатанное письмо:
– Без меня ты поедешь куда быстрее и недели через три будешь уже в Палестине. Про свои слабости ты все знаешь.
– Да, – Ясмина опустила голову. – Я слишком полагаюсь на себя и слишком поспешно действую, не продумав все варианты.
– Первое порой неплохо, – улыбнулся старик. – От второго можно со временем избавиться, но у тебя, боюсь, не получится, – слишком уж буйный нрав. Но самая страшная слабость – люди, которых ты любишь. Клинок у горла твоего ребенка куда страшнее любой дыбы. Но твои родители и сестры в Хамадане, а это слишком далеко. Никто не причинит им вреда. Так что пока ты почти неуязвима.
