— Еще год вдали от Зеллы и детей? — ответил Леон — это абсолютно неприемлемо; нам больше не о чем говорить. Уходите!
Даир положил в карман револьвер, взял и браунинг Штриха — и направился к дверям. У порога он обернулся и заявил:
— Организация узнает все, потому что я не буду молчать. Ваш отказ подчиниться и угрозы оружием тоже будут учтены; приговор вам будет вынесен заочно. Когда-то я восхищался вами, читая ваши воззвания и статьи, и представлял вас настоящим, несгибаемым борцом. Пока вы не агент полиции, но в вашей душе уже есть слабость, за которую вас обязательно зацепят. Не думайте, что вас оставят в покое, как вы ни стараетесь остаться в стороне, спрятавшись за жениной юбкой — рано или поздно, если вы не пойдете с нами, то неизбежно окажетесь среди наших врагов. И вашим детям лучше будет быть сиротами, чем иметь отца-предателя. Приговор будет исполнен ради того, чтобы в истории вы остались достойно носящим имя товарищ Второй. Прощайте, господин Штрих — мне вас искренне жаль.
Леон молча смотрел ему в спину, как с края пропасти. Гость взялся за ручку. Дверь оказалась заперта.
— Этим вы ничего не добьетесь! Немедленно откройте!
— Вы видели, я не запирал ее — недоуменно ответил Штрих — даже не приближался к дверям!
Посторонних в квартире не было, полагать же, что Зелла, не смевшая без стука войти в кабинет мужа, осмелится запереть его там, было столь же невозможно, как ждать от домашней кошечки лая и рычания цепного пса.
— Может быть, балуются дети? — предположил Леон и громко крикнул — Леон, Зелла, прекратите озорничать!
Ответа не было. Даир налег плечом, но дубовая дверь была прочна и не поддалась. Он беспокойно взглянул на часы.
— Если я не успею, и ее невинно осудят, клянусь, вы ответите лично передо мной, даже если Организация мне не поверит! — в ярости воскликнул он — немедленно откройте эту дверь; если не вы ее заперли, то кто же?
Леон развел руками.
— Товарищ Первый как-то сказал: тот, кто берет чужие жизни, должен быть готов отдать свою — ответил он — это было, когда полицмейстер в Дагоне, подавляя волнения рабочих, дал приказ "патронов не жалеть". Неужели даже железнокаменным революционерам не чужды человеческие слабости? Найдете другую попутчицу на классовом пути социализма.
Даир обернулся к Штриху. Глаза его горели; казалось, услышав такие слова, он бросится на Леона с голыми руками. Из-за закрытой двери послышался голос Зеллы:
— Леон, милый, что случилось? Подожди, я сейчас открою!
Дверь распахнулась настежь — и на пороге возникли двое крепких людей в штатском. С криком "предатель!" Даир метнулся к Леону, успев схватить со стола тяжелую вазу и замахнуться; на ковер посыпалось печенье. Полицейские рванулись следом, но они не успевали, отставая на один шаг, на малую долю секунды. Штрих вытянул вперед руку с первым попавшим в нее предметом, чтобы защититься;
Даир вздрогнул и повис на руках схвативших его агентов. Почувствовав на своей руке что-то липкое, Леон опустил глаза — схваченный им предмет оказался маленьким, чуть больше карандаша, ножом для разрезания конвертов, однако вошедшим по рукоятку в грудь словно насадившему себя на него в последнем броске человеку. Острые и блестящие осколки разбитой вазы рассыпались вместе с печеньем по ковру.
— Адрес! — крикнул Леон — скажи, где ваш суд: может ее еще можно спасти!
Даир скривил губы в презрительной усмешке и пытался плюнуть в лицо Леону — но сил у него не было, и плевок не долетел, упав на ковер среди капель крови.
— Браво! — раздался от двери до ужаса знакомый Штриху голос — но зачем отбивать у нас работу? Из живого преступника легко можно сделать мертвеца, обратное же невозможно, из чего следует, что живой ценнее мертвого.
В дверях стоял сухощавый седоватый человек с ястребиным профилем и льдистыми глазами. Сам Директор, глава зурбаганской тайной полиции, допрашивающий Штриха в тот страшный день девять месяцев назад. За ним в дверях замерли еще двое агентов, оттеснив заглядывающих в комнату любопытных и испуганных детей.
— Я не хотел — сказал Леон — все видели: он нападал. Это была необходимая оборона!
