– Ареццо.
– Ага, милое место. Много лет там не была.
– Нет. В смысле, да, я знаю. Ареццо. – Внезапно убаюкивающим фантазиям Грэма пришел конец.
– Ты там не был, да, солнышко? – спросила его Энн.
– Не знаю. Не помню. Не важно. – Он снова посмотрел на карту, но изображение расплылось от слезы, навернувшейся на его левом глазу. – Нет, я просто вспомнил, что ты мне говорила, как ездила в Ареццо с Бенни.
– Правда? Правда. Господи, кажется, что столько лет прошло. Собственно, и прошло. Не меньше десяти. Наверное, еще в шестидесятых. Подумай только: в шестидесятых.
На мгновение мысль о том, что она делала такие интересные взрослые вещи так долго, наполнила ее радостным ощущением; не меньше пятнадцати лет, а ей всего лишь тридцать пять. Она теперь более полноценный, более счастливый человек, но все еще достаточно молода, чтобы по-прежнему наслаждаться жизнью. Она подвинулась на скамье, теснее прижимаясь к Грэму.
– Ты была в Ареццо с Бенни, – повторил он.
– Да. Знаешь, я ничего не помню про город. Это там такая огромная площадь, как миска по форме? Или это Сиена?
– Это Сиена.
– Ага, тогда Ареццо… это, значит, место, где… – Она нахмурилась, сердясь на плохую память и на необходимость в ней копаться. – Я только помню, что в Ареццо была в кино.
– В Ареццо вы были в кино, – сказал Грэм медленно, так, как подсказывают ребенку, – и видели плохую сентиментальную комедию про шлюху, которая пытается опорочить деревенского священника, а потом вышли и сели со стаканами холодного ликера в единственном кафе, которое оказалось открытым, и недоумевали, как сможете опять жить во влажном и холодном климате, а потом вернулись в свою гостиницу, и ты… трахалась с Бенни так, как будто никогда не познаешь большего наслаждения, и ничего от него не скрывала, абсолютно ничего, и не сохранила даже крошечного уголка в своем сердце неприкосновенным на случай будущей встречи со мной.
Все это было сказано печально, обиженно, почти слишком отчетливо, чтобы казаться эгоистичным. Он так играет? Тут есть доля шутки? Энн взглянула на него, недоумевая, и он продолжил:
– Последнее я, конечно, придумал.
– Конечно. Я тебе ведь ничего такого не говорила.
– Нет, ты рассказала до кафе, а о прочем я догадался. Что-то в твоем выражении выдало мне остальное.
– Ну, не думаю, что все так и было; не помню. И вообще, Грэм, мне было двадцать – двадцать один, я раньше никогда не была в Италии. Я никогда не была в отпуске с человеком, который бы так трогательно относился ко мне, как Бенни.
– Или был бы так же богат.
– Или был бы так же богат. Это плохо?
– Нет. Я не могу это объяснить. Тем более оправдать. Я рад, что ты была в Италии. Я рад, что ты не была одна; это могло оказаться опасным. Я рад, что с тобой был человек, который хорошо к тебе относился. Я рад – надо радоваться, наверное, – что ты там с ним спала. Я все это понимаю пошагово, я понимаю логику. Все это меня радует. Просто мне от этого хочется плакать.
Энн тихо сказала:
– Я тебя тогда не знала. – Она поцеловала его в висок и погладила его голову с другой стороны, как будто пытаясь утихомирить внезапную бурю внутри. – А если бы знала, я бы хотела поехать с тобой. Но не знала. Поэтому не могла. Все просто.
– Да.
Это было просто. Он смотрел на карту, прослеживая путь, которым наверняка следовали Энн с Бенни за десять лет до ее встречи с ним. Вдоль берега, через Геную в Пизу; на восток до Флоренции; Римини, Урбино, Перуджа, Ареццо, Сиена; обратно в Пизу и дальше на север. Бенни только что отнял у него большой кусок Италии. Мог бы с тем же успехом взять ножницы, сделать надрез от Пизы до Римини, еще один параллельный надрез через Ассизи, а потом придвинуть низ Италии к тому, что осталось от верха. Не сапог, а дамский башмачок, такой, с маленькими пуговками сбоку. Какие носят дорогие шлюхи – так ему, по крайней мере, казалось.
Ну что ж, они могут поехать в Равенну. Он ненавидит мозаики. Он страстно ненавидит мозаики. Бенни оставил ему мозаики. Ну спасибо, Бенни.
– Мы можем поехать в Болонью, – сказал он после паузы.
– Ты же уже был в Болонье.
– Был.
– Ты туда ездил с Барбарой.
