Мне все казалось, что они кому-то выколют глаза. На одном углу я заметил единственный открытый магазин: продавали… цветы!.. как глупо…
* * *
Вот Миллионная… Вот знакомый дом с колоннами… И тут бродит какая-то солдатня. Автомобиль останавливается где-то, не доезжая… Не хотят «обращать внимания».
Мы идем несколько шагов пешком. Вот двенадцатый номер. Вошли. Внутри – два часовых… Значит, есть какая-то охрана. Поднялись… квартира Путятина… В передней ходынка платья. И несколько шепчущихся. Спрашиваю:
– Кто здесь?
– Здесь все члены правительства.
– Когда образовалось правительство?
– Вчера…
– Еще кто? – Все члены Комитета Государственной Думы… Идите – ждали вас…
– Великий князь здесь?
–Да…
Посредине между ними в большом кресле сидел офицер – моложавый, с длинным худым лицом… Это был великий князь Михаил Александрович, которого я никогда раньше не видел. Вправо и влево от него на диванах и креслах – полукругом, как два крыла только что провозглашенного мною монарха, были все, кто должны были быть его окружением: вправо – Родзянко, Милю– ков и другие, влево – князь Львов, Керенский, Некрасов и другие… Эти другие были: Ефремов, Ржевский, Бубликов, Шидловский, Владимир Львов, Терещенко, кто еще, не помню.
Гучков и я сидели напротив, потому что пришли последними…
* * *
Это было вроде как заседание… Великий князь как бы давал слово, обращаясь то к тому, то к другому:
– Вы, кажется, хотели сказать?
Тот, к кому он обращался, – говорил.
* * *
Говорили о том: следует ли великому князю принять престол или нет…
Я не помню всех речей. Но я помню, что только двое высказались за принятие престола… Эти двое были: Милюков и Гучков…
* * *
Направо от великого князя стоял диван, на котором ближе к великому князю сидел Родзянко, а за ним Милюков.
Пять суток нечеловеческого напряжения сказались… Ведь и Наполеон выдерживал только четыре… И железный Милюков, прячась за огромным Родзянко, засыпал сидя… Вздрагивал, открывал глаза и опять засыпал…
– Вы, кажется, хотели сказать?. Это великий князь к нему обратился. Милюков встрепенулся и стал говорить. Эта речь его, если можно назвать речью, была потрясающая…
* * *
Головой – белый как лунь, сизый лицом (от бессонницы), совершенно сиплый от речей в казармах и на митингах, он не говорил, а каркал хрипло…
– Если вы откажетесь… Ваше высочество… будет гибель. Потому что Россия… Россия теряет… свою ось… Монарх… это – ось… Единственная ось страны… Масса, русская масса, вокруг чего… вокруг чего она соберется? Если вы откажетесь… будет анархия… хаос… кровавое месиво… Монарх – это единственный центр… Единственное, что все знают… Единственное общее… Единственное понятие о власти… пока… в России… Если вы откажетесь… будет ужас… полная неизвестность… ужасная неизвестность… потому что… не будет… не будет присяги… а присяга – это ответ… единственный ответ… единственный ответ, который может дать народ… нам всем… на то, что случилось… Это его – санкция… его одобрение… его согласие… без которого… нельзя… ничего… без которого не будет… Государства… России… ничего не будет…
* * *
Белый как лунь, он каркал, как ворон… Он каркал мудрые, вещие слова… самые большие слова его жизни… И все же… И все же он оставался тем, чем он был… Милюковым…
* * *
Великий князь слушал его, чуть наклонив голову… Тонкий, с длинным, почти еще юношеским лицом, он весь был олицетворением хрупкости… Этому человеку говорил Милюков свои вещие слова. Ему он предлагал совершить подвиг силы беспримерной…
* * *
Что значит совет принять престол в эту минуту? Я только что прорезал Петербург. Стотысячный гарнизон был на улицах. Солдаты с винтовками, но без офицеров, шлялись по улицам, беспорядочными толпами…
А за этой штыковой стихией – кто? – Совет Рабочих Депутатов и «германский штаб – злейшие враги»: социалисты и немцы.
Совет принять престол обозначал в эту минуту: – На коня! На площадь! Принять престол сейчас – значило во главе верного полка броситься на социалистов и раздавить их пулеметами.
* * *
Терещенко делал мне какие-то знаки. Я понял, что он просит меня выскользнуть в соседнюю комнату на минуту.
