Дни мечтаний - страница 17
Величайшие мгновения жизни невозможно описать. Те, кто владеет пером, вероятно, смогли бы передать различные оттенки настроения и силу эмоций, но их обычно не бывает поблизости. Кто же в силах описать то яркое, живое чувство, что прыгает в груди, набухает и душит тебя, а потом кружится голова и перехватывает дыхание, словно ты прыгнул в холодную воду в жаркий полдень. Я бы с радостью умер в тот момент за артиста, я страстно хотел, чтобы из-за изгороди на нас выпрыгнули краснокожие, и я смог бы доказать другу свою преданность и любовь. В действительности, я не смог произнести не слова.
Гарольд оказался менее молчалив, он пронзительно запел. Это была торжествующая песнь, песнь, посвященная цирку, бессмертной славе его арены. Он воспевал его вечное бытие, сотворение его космическими силами по воле небес. Он пел о резвости и мощи лошадей, об их мощных трюках. Пел о клоунах, о великих фокусниках и о зрителях, бесконечно восхищающихся ими. Наконец он запел о Ней – Королеве арены, безупречной, великолепной и невероятно гибкой. Прекраснейшее из порождений земли! Он несомненно спел обо всем этом, хотя различить можно было лишь слова: «Мы едем в цирк!» и снова: «Мы едем в цирк!» Я не уверен, что хорошо расслышал, потому что все происходило, как во сне. Старая кляча, тащившая нашу повозку, расправила вдруг огненные крылья, и мы понеслись сквозь пурпурные облака, а пыльная дорога осталась где-то далеко внизу.
Я все еще был полон грез, когда вдруг обнаружил, что сижу в цирке и вдыхаю в себя его дурманящий аромат, который навсегда останется со мной. Вокруг слышался гул, напряженное ожидание нависло над ареной. Нервы были взвинчены до предела, мы не знали с какой стороны ждать появления чуда.
Стук лошадиных копыт заставил нас затрепетать, потом грянули тарелки, зазвенели бубенцы, раздался хриплый рев аплодисментов и Корали, кружащаяся между небом и землей, разгоряченная, ослепительная, чуть пригнувшаяся к лошадиной гриве, взлетающая и замирающая под обезумевшую музыку оркестра, Корали оказалась среди нас. Могучий хлыст разодетого в пух и прах дрессировщика свистел в воздухе и щелкал об пол со звуком пистолетного выстрела, перекрывая музыку и воспламеняя душу жаждой великих свершений. А смеющаяся Корали перепрыгивала сквозь бумажные обручи, разрывая их. Мы с Гарольдом ухватились за красную ткань, висевшую перед нами, а сердца наши мчались по кругу вслед за Корали, прыгали вместе с ней и размахивали хвостом и гривой вместе с ее лошадью. Мы не просто восхищались ловкими трюками и длиннохвостой лошадью сказочной кремовой масти, похожей на заколдованного принца, если принца возможно так заколдовать. Нас покорила неземная красота, представшая перед нами в образе, с которым нам раньше не приходилось сталкиваться. У кого еще, кроме принцессы, могли быть такие ослепительно белые руки и такое розовое с блестками платье? Женщины, которых мы знали, напоминали по форме песочные часы, почти не имели ног и сурово осуждали любое быстрое и энергичное движение. Корали оказалась для нас настоящим открытием! Теперь мы знали о ком мечтать. В один из ярких всплесков моего воображения я вдруг увидел себя в обнимку с Корали, шагающим по миру, по холмам и равнинам, сквозь города и ряды аплодирующих родственников. Я – в воскресных бриджах, она – в розовом платье с блестками.
Лето уходит, опадают и вянут цветы, вся красота на этой земле завершает круг и покидает арену. Так и Корали покинула нас, балансируя на спине лошади и покачиваясь из стороны в сторону словно бутон тюльпана. Она унесла с собой мое сердце и душу, яркость и колдовство представления.
Гарольд вздохнул и очнулся.
– Правда, она красавица? – произнес он непривычно тихо.
Острая боль пронзила меня. Мы всегда были друзьями, даже если соперничали, но сейчас вопрос стоял очень серьезно. Станет ли это началом отчуждения, раздора, гражданской войны в стенах родного дома, разрыва братских уз? И тут я осознал истинное положение вещей, и мне стало жаль Гарольда. Ему, в любом случае, пришлось бы уступить мне, как старшему. Правила существуют не ради забавы.
