Швейцар. Да. Иначе я бы знал, ведь я швейцар.
Женевьева. Сколько чиновников работало обычно?
Швейцар. Триста восемьдесят четыре и господин министр.
Женевьева. Вы знаете, где каждый из них живет?
Швейцар. Нет, не знаю.
Женевьева. Как же выяснить, где расположены школы, сколько их в округах, где живут учителя, откуда берутся деньги на их содержание? Они забрали отсюда даже ключи.
Ланжевен. Надо позвать слесаря.
Женевьева (швейцару). А вам придется пойти и купить керосину для лампы. (Роется в кошельке.)
Швейцар. Вы собираетесь работать и ночью?
Ланжевен. Это уполномоченный Коммуны по народному образованию.
Швейцар. Все это очень хорошо, но только это не мое дело - ходить за керосином.
Женевьева. Ну ладно, но...
Ланжевен. Нет, не ладно. Вы пойдете и купите керосин. Но вы пойдете после того, как вы покажете уполномоченному, где находятся списки школ и карты округов.
Швейцар. Я могу показать только расположение канцелярий.
Женевьева. Мне придется спросить уборщицу - может быть, у нее есть дети, которые ходят в школу.
Ланжевен. Она, конечно, не знает,
Женевьева. Вместе мы скорее разберемся.
Ланжевен. Лучше всего было бы построить новые школы. Тогда по крайней мере мы знали бы, где они находятся. Все нужно строить заново, все - от начала до конца. Потому что это всегда плохо делалось. Все - от больниц до уличных фонарей... Сколько платит вам население за ваши услуги, к которым не относится добывание керосина?
Швейцар. Семь франков восемьдесят в день, но это платит мне не население, а государство.
Ланжевен. Да, тут и в самом деле большая разница. Наш уполномоченный будет руководить народным образованием в Париже за одиннадцать франков в день - это вам что-то говорит?
Швейцар. Как ей угодно.
Ланжевен. Вы можете идти. Ведь это тоже относится к вашей службе.
Швейцар уходит, волоча ноги.
Женевьева (распахивает окно). А ведь он и сам бедняк.
Ланжевен. Он-то этого не думает. Я, вероятно, сделал ошибку, сказав ему, насколько невелика ваша заработная плата. Теперь он будет вас презирать. Он и не подумает гнуть спину -перед особой, которая зарабатывает всего на несколько франков больше его. А ничего другого он не умеет, спину гнуть - вот его служба.
Женевьева. Его ничему другому не научили. Что видит этот человек? Люди, сидевшие на постах министров и министерских советников, бежали из-за низких окладов, и все чиновники, даже самые мелкие, оставляют Париж в темноте, грязи и невежестве. А между тем без них не обойтись...
Ланжевен. В том-то и беда. Вся их задача - доказать, что они незаменимы. Так уже повелось тысячелетиями. Но нам придется отыскать людей, которые так организуют работу, чтобы их всегда можно было заменить. Это будут рационализаторы работы, великие труженики будущего... Смотрите, сюда идет Бабетта.
Входят Бабетта и Филипп.
Бабетта. Тебя вообще больше не видно. В "Офисиель" написано, что тебя сделали министром или чем-то в этом роде.
Женевьева (тревожным шепотом). Это он тебе сказал, где меня можно найти?
Бабетта. Кто? Швейцар. Филипп показал ему пистолет.
Ланжевен. Я назначаю тебя помощником уполномоченного по транспорту моим помощником. Поезда с Северного вокзала, правда, отходят, но они не возвращаются. К тому же они вывозят содержимое целых особняков. Я конфискую имущество железнодорожной компании и предам высших чиновников военному суду. К этому вынуждают обстоятельства. Сюда чиновники вообще не приходят, туда они являются, чтобы организовать саботаж. А зачем вы пришли?
Бабетта. Вы должны немедленно помочь пекарям.
Женевьева. Но я же уполномоченная по народному образованию.
Филипп. Тогда возьми нас под свое начало. В ваших газетах написано, что рабочие должны просвещаться, но как это сделать, если работаешь по ночам? Я вообще не вижу дневного света.
Ланжевен. Кажется, Коммуна уже издала декрет, отменяющий ночной труд для пекарей.
Филипп. Но хозяева пекарен его не признают. А мы не имеем права на стачку, мы жизненно необходимые. Но хозяйка может прикрыть свою пекарню, если ей захочется. Вот, я принес вам хлеба. (Подает Женевьеве каравай.)
