Обвиняемые говорят «сиськи». Ровена говорит «бюстик». Я говорю «грудь». Я не знаю и не хочу знать, как говоришь ты. Но я точно знаю, что эти различия имеют значение.
– Я считаю, это шикарный комплимент. Попробуй хотя бы ботокс, Кларисса! Если ты в ближайшее время ничего не сделаешь, то однажды утром проснешься и обнаружишь, что похожа на сдувшийся шарик.
«Она с тобой совершенно не церемонится», – говорил Генри.
«Она говорит искренне», – отвечала я.
«У вас нет ничего общего», – говорил Генри.
Быстро моргаю несколько раз, словно это может помочь мне прояснить зрение и вернуть ту Ровену, которую – как мне казалось – я знала. Ее нынешняя версия наверняка посоветовала бы Генри сделать пересадку волос. Представляю его реакцию: недоуменно-презрительно изогнутая бровь. По-моему, Генри и так красивый. Правда, мне теперь об этом рассуждать не положено: ведь он больше не мой.
– Я подумаю об этом. Ну а ты как, восстановилась после операции?
– Единственный минус – я больше не чувствую свои соски, – отвечает Ровена с легкой усмешкой человека, севшего на диету и отказавшегося от шоколада, который и раньше особо не любил.
Изо всех сил стараюсь скрыть эмоции. Я чувствую жалость и ужас от мысли, что она сама решила себя покалечить. Сама лишила себя удовольствия.
– Рубцы выглядят кошмарно, но хирург уверяет, что все заживет, – продолжает она.
И это та самая Ровена, которая плавала в море, закрыв глаза и напевая себе под нос? Качалась на волнах, воображая себя русалкой?
Я представляю себе ее соски, пришитые, как пуговицы, и окруженные темным ореолом. Мои собственные отзываются легким покалыванием.
– Конечно, заживут. Ясно, что тут просто нужно время.
– У тебя круги под глазами, – отвечает Ровена, внимательно изучая мое лицо. – Их нужно убрать. Тебе надо сделать подтяжку век, это очень омолаживает. Твоя самооценка резко поднимется. Когда те, с кем ты работаешь, замечают, что ты выглядишь усталой, они начинают думать, что ты и в самом деле устала. Что ты плохой специалист. Что ты не справляешься.
«Многие женщины предпочитают не рассказывать другим о том, что с ними происходит».
Я закусила губу.
– Я плохо сплю в последнее время. Из-за одного мужчины.
– О-о-о, я хочу слышать о нем все! – Она меня не так поняла. – Надеюсь, это может подождать?
– Ну конечно, – отвечаю я.
«Она всегда говорит только о себе. Ты ее не интересуешь», – говорил Генри.
«Да, но я не хочу ее потерять и поэтому скрываю от нее кое-что важное. Как она может мной интересоваться, если я толком ничего не рассказываю о своей жизни?» – отвечала я.
Оба бывших мужа Ровены говорили ей, что не хотят детей. Оба бросили ее и завели детей с другой женщиной. Она бы никогда меня не простила, если бы узнала, что я отбила Генри у жены. И рассвирепела бы, услыхав о наших попытках завести ребенка. Генри был в курсе и всегда меня прикрывал, хотя и ворчал, что дружба у нас в одни ворота.
– Я все думаю насчет лица, – говорит Ровена, в очередной раз придирчиво изучая себя в зеркальце. – Правильно ли я поступила?
Я смотрю, как она пудрит лоб. Кажется, раньше ее брови были ниже. Может, эта страсть к искусственной красоте возникла из-за неудачных браков?
– Совершенно правильно, даже не сомневайся! Ты похожа на звезду американской мыльной оперы!
Она даже почти улыбнулась. По-моему, ее губы тоже увеличились.
– Главное – чтобы ты была счастлива. Если так ты чувствуешь себя уверенней, то, значит, все правильно. Это показатель.
Ровена энергично кивает в знак согласия:
– Да, теперь оно у меня подтянутое и моложавое. И рельефное.
Генри бы сейчас картинно закатил глаза, но я так не сделаю. Официант провожает нас за столик в углу. В полумраке я не сразу замечаю развешанные по стенам изображения обнаженных женщин – псевдо-ар-деко. Мой взгляд останавливается на какой-то танцовщице. Я снова вспоминаю о подсудимых и думаю о том, как они заставили мисс Локер раздеться и забавлять их.
– Почему ты выбрала именно это место? – спрашиваю я.
– Я не выбирала.
– А кто же тогда?
Ровена не отвечает.
– Как ты думаешь, оно выглядит естественно? – спрашивает она дрогнувшим голосом, от которого у меня сжимается сердце.
