Это позволяет вскрыть и другую сторону путевых записок Н. Бестужева. Они имеют значение не только лишнего биографического документа из Сибирского периода. Перед нами своеобразное художественное произведение, четкий памятник литературных вкусов и увлечений декабристов. Б. Л. Модзалевский заметил по поводу Штейнгеля, что он «сумел придать своему дневнику некоторый поэтический налет, некоторый романтический оттенок». Дневник Н. Бестужева носит уже следы определенной литературной обработки.
В литературе о декабристах уже обращалось внимание на книжное восприятие ими многих явлений жизни. По литературным образцам представляли они и будущую революцию, и свою роль в ней. Одним из таких образцов для многих декабристов — для Н. Бестужева особенно — был Стерн. Стерн играл значительную роль в его жизни. Путешествие Стерна было единственной книгой у него в крепости, — книгой, которая, быть-может, спасла его от потери рассудка; со Стерном он, по собственному его признанию, не расставался во всю жизнь. Стерновским влиянием определяется и литературное творчество Ник. Бестужева. В Стерновских тонах и с обильными Стерновскими реминисценциями построено и его наиболее значительное, автобиографическое произведение: «Отчего я не женат»[2].
Своеобразным откликом Стерну является и этот дневник. В этом отношении особенно характерна запись от 14 августа: о тех настроениях, с которыми берется он за книжку Скриба. «Душа и сердце мое были настроены к поэзии. Прекрасные картины природы, беспременно сменяющие одни других, новые лица, новая природа, новые звуки языка — тень свободы хотя бы для одних взоров…» и т. д. В том же духе лирическая концовка, которой обрывает он свои записки. «Спокойной ночи вам, звезды, луна и все красоты дикой природы!..» Едва ли будет ошибкой отнести и этот дневник к группе чувствительных путешествий, которыми так богата русская литература конца XVIII и начала XIX века. Как ни были своебразны и обстановка, и условия пути, впечатления неизменно отливались в готовую литературную Форму.
Дух XVIII века чувствуется и в строках, посвященных встрече с бурятами. Это еще то умиленно-восторженное отношение к «диким племенам», которому учили Руссо и руссоисты. Позже Н. Бестужев сумеет иначе подойти к жизни этих племен и даст вдумчивые и глубокие очерки о быте, Фольклоре и хозяйстве бурятской народности[3].
Н. А. Бестужев
ДНЕВНИК ПУТЕШЕСТВИЯ НАШЕГО ИЗ ЧИТЫ[4]
1830
Чита. Мы разделены были на две партии; первая должна была идти под начальством плац-майора, а вторая под личным надзором самого коменданта[5]. Все мы разделились по юртам, т. е. по пяткам, число людей, могущее вместиться в юрте; я был в пятке с братом, Торсоном, Розеном и Громницким[6]. На каждых двух человек назначалась подвода для поклажи скарбу под предлогом хворым, а т. п. разрешили иметь свои повозки. — Мы просились во вторую партию.
Августа 7. Поутру в ненастную погоду выступила первая партия. — Все остальные наши товарищи из прочих 2-х казематов были переведены к нам, в большой каземат.
9-го. Поутру в 9-м часу выступили и мы. Взвод солдат впереди и сзади, по бокам цепь солдат и конных казаков окружали нас. Народ толпился у ворот каземата. — Все плакали, прощаясь с нами и наделяли желаниями на дорогу[7]. — Я решился идти пешком, не смотря на дождь и слякоть, которые, как казалось, в самом начале хотели испытать мою решительность[8]. — Комендант нас обогнал, чтобы переправить через Читу, до коей 4 версты. — Я любовался проворством ловких бурят, переправлявших нас. — Дождь не переставал. — Холодно. Переправясь, мы пошли скоро.
Чита скрылась, мы вышли на Ингоду, оставив за собой вправе Кинонское озеро. Прекрасные виды!
Остановились в юртах при деревне Черной. — Для нас назначалось 7 юрт, 8-я для офицера. Для коменданта поодаль[9] — еще для караульных солдат. Етот трудной переход в такую погоду нас измучил — все думали только о спокойствии — я тоже — даже забыл полюбоваться природою, на которую я в первой раз мог взглянуть не через железные решетки тюрьмы. — Но впрочем и не на что было любоваться. Природа была угрюма. Я спал как мертвой.
