Я вылез из-за стола, подошел к окну и стал смотреть в веселый летний сад, до блеска отмытый вчерашним дождем. Компьютер за моей спиной издал короткий деликатный писк. Почта прибыла, надо полагать.
Я вернулся к столу, проверил свой почтовый ящик. Точно. Роман на месте. Я переадресовал его на сайт моего издателя и отправил с глаз долой.
— Баба с возу, кобыле легче, — сказал я вслух.
Тут же испугался циничной поговорки и оглянулся по сторонам. Я перестал ощущать себя хозяином в доме. Наверное оттого, что нас теперь было здесь двое. Я и незнакомка с фотографии. А может быть, я и мое больное сознание. Уж не знаю, какой вариант мне больше нравится.
Весь день я просидел перед компьютером, уставясь отчаянным взглядом в пустой экран.
Я не мог написать ни одной строчки.
Хуже всего было то, что в моей голове теснилось множество образов и сюжетных поворотов, но все они походили на бредовые видения до такой степени, что материализовать их я просто побоялся. Со мной происходило что-то странное. Что-то очень странное. И это меня пугало.
Весь день я, не переставая, хлестал то минералку, то остатки сока из холодильника. Минут на сорок после этого голова обретала ясность, и я даже пытался что-то отстучать на компьютере. Затем наступал обратный эффект.
Образы в голове утрачивали ясные очертания, превращались в карикатуру на самих себя. Повороты сюжета начинали изобиловать ухабами и провалами, выстроить их в ровную, понятную глазу линию, не получалось.
Я промучился весь день и встал из-за стола совершенно больным.
Пересел в кресло у потухшего камина, машинально взял с журнального столика толстую тетрадь в потертом кожаном переплете. Уложил ее на колени и застыл, разглядывая остановившимся взглядом едва заметные переплетения кожаных морщинок.
— Ну, привет, Николай Антонович, — сказал я с усмешкой. — Вашего полку прибыло.
20.05.05.
«Отчего-то мне в последнее время не работается. Не знаю, виновата ли в этом несносная сырость дождливой последней недели, или меня начинает одолевать обычная весенняя хандра. Да, наверное, всему виной месяц май.
Не люблю весну.
Сам не знаю почему. В это время года я чувствую себя выбитым из привычной размеренной душевной колеи. Отчего-то весной меня всегда охватывает беспокойство, печаль, недовольство своей жизнью… в общем, все то, из-за чего я и решился писать дневник.
Мне хотелось выплеснуть наружу чувства, отравляющие мою кровь, перелить их на бумагу, но я понимаю, что у меня ничего не получилось.
Лизу беспокоит мое состояние. Недавно я повысил голос на жену. Повысил голос на женщину! Никогда в жизни я не позволял себе такого вопиющего отвратительного поступка!
Впрочем, Лизе не нужно ничего объяснять. Иногда мне кажется, что она понимает природу моих душевных метаний гораздо лучше меня самого.
Что ж, я искал в женщине мать, и я ее нашел.
Лиза — чудесная женщина. Умная, красивая, уравновешенная, с прекрасным терпеливым характером…
Что мне еще нужно? Не знаю.
— Мне кажется, ты чувствуешь себя виноватым, — сказала мне Лиза после того, как я накричал на нее из-за какой-то ерунды. Кажется, не нашел на обычном месте своих любимых запонок.
— Виноватым? — удивился я.
То есть сначала удивился. А потом понял, что Лиза права.
Права, как обычно!
Со времени моей последней поездки к Блокам, я все время думал о той девушке.
О Сандре.
Эти мысли меня одновременно раздражают, мучают и приносят какую-то тайную извращенную радость. Я знаю, что не должен потакать себе в этом увлечении, но не могу остановиться. Меня увлекает за собой чувство, которому не принесет счастье никому из нас: ни мне, ни Лизе, ни девушке, которую я видел только раз в жизни.
Но остановиться я не могу. Хочу, но не могу. Впервые в жизни женщина обрела надо мной такую власть. Самое страшное то, что она не сделала для этого никакого усилия.
Я думаю, что она и сама об этом не знает.
Хочу увидеть ее еще раз. Может быть, виной всему минутный дурман, вечерний свет, запах цветущей сирени… Не знаю!
Я должен увидеть ее еще раз. И тогда туман либо развеется, либо поглотит меня окончательно».
Я отложил дневник в сторону.
