Легкомысленная особа, мать троих детей: легкомысленная потому, что бегает по работам — то санитаркой работала, то пошла здесь же в больнице на лифты, но у лифтеров не доплачивают за детей и поэтому обратно устроилась санитаркой. Они-то, наши бабы, и упрекают ее за это в легкомысленности. У ней к тому же обнаружилась натуральная аллергия — тоже ведь легкомысленная очень болезнь. Только вышла на работу — и вся опухла. Бабам удивительно — работа же одинаковая, зарплата одинаковая, хлоркой они и сами давно пропахли, потому что куда же в больнице без нее… А эта мало того что работы как хочет меняет, так у ней еще аллергия: опухла, ничего не делая, — и ей уже тут же больничный. Ну кто она такая после этого, если не блядь?
Петров — мой напарник, и что с ним приключилось. Пили двое охранников, а Петров, чувствуя свою ответственность, остался за ними приглядывать, хотя мог уехать с чистой совестью домой. В итоге сам упился, не удержался, а как выпил, начал всех баб в приемном к сожительству склонять, как сам потом выразился в этой своей манере — «бросился в разврат». Опозорился, а сам-то взрослый мужик, майор в отставке, жена — учительница английского языка… Это его поутру отчитывала старшая медсестра. Он покорно каялся, признавая свою вину «перед женским коллективом». Но был написан рапорт — теми, кто выходил на смену в ночную, такими же бывшими. Петров это узнал и сокрушался: один бывший командир разведки полка, другой бывший политработник. Полковники… Ну да — а он-то майор.
Петров грустный… Пришлось усыпить кота домашнего, «чтоб не мучился». Дочка подобрала на улице — взяли. Но год спустя жена отказалась в доме запахи выносить. У нее истерики начались. Но кота было жалко выбрасывать на улицу — стал домашним. Получается, что ее истерики и мучили кота — это от ее истерик, усыпив, его избавили. А как избавиться от жены, Петров, хоть и думает — но не знает.
Гражданская оборона… Объявили, что в больнице взрывное устройство, — проверяли готовность. Все вполне всерьез. Потом главврач позвонил, когда уж всех людей на ноги подняли, и тревогу отменил. Больные-то спали — подняли на ноги всех, кто оказался в эту ночь на дежурстве. Безразличие к людям полное, почти издевательство… А случилось что настоящее, припомнят эту тревогу боевую — и наплюют на всякие там взрывы. Все хохочут, издеваются над тупостью своего же государства… Оно, государство, повелело в больнице создать пункт гражданской обороны. И вот там, где раньше была в приемном комната отдыха, сделали образцовый ремонт — и поставили шкафы железные с противогазами. Вечно у нас как гражданская оборона — так почему-то противогазы… Тупые резиновые намордники, которые ни от чего не спасут. Ну разве что сдохнешь в них мучительней.
Любое разрушение чего-то с целью ремонта в больнице превращается в праздник. Все сбегаются, вплоть до врачей — и смотрят, что можно для дачи унести или что в хозяйстве еще могло бы пригодиться. Все разное, всего много, — и все бесплатно. И как будто муравейник вдруг какой-то приходит в движение — но люди тащат общее, а муравьи почему-то наоборот: собирают в кучу.
Врач, которая в приемном, дежурный терапевт, положила в нашу больницу сына: у него язва. Ну и обеспокоилась вопросом смертности, полезла в книги по «учету умерших», обнаружив, что смертность в больнице: на четыреста поступивших двести умерших. Еще выяснила, что у нас ежемесячно умирают из общей массы двадцать молодых, до тридцати лет. Ощущение жутковатое: как будто больница план какой-то ежемесячно выполняет. Сколько же я видел здесь смертей… Видели ли вы, как умирают люди? В больнице это видишь, как будто оказался на войне, только она другая, безмолвная. Сражаются, кто мужественно, кто без всякой надежды — и все равно все когда-то обречены погибнуть.
Больница все же как тюрьма.
У каждого свой приговор.
Тюремщик — болезнь.
Умирать в больнице — это и воспринимается как наказание.
Высшая мера — смерть.
А за что?
Кто-то косточкой подавился — твой сосед по палате. А у тебя гниет легкое, ты медленно умираешь под присмотром врачей.
