…Еще одно последнее сказанье,
И летопись окончена моя…
Вот так. Теперь немного отдохни. А я посмотрю, что говорят расчеты насчет тебя. Просто не могу поверить! Как ни крути, выходит, что тебе положено всего две монеты. Может, ты какую утаил? Вот, цифры говорят, что это одна турецкая акча и один немецкий серебряный талер. Ну, ничего не попишешь.
И Александр Сергеевич зашил под монашескую рясу полотняного монаха Пимена акчу и талер из кошелька графа Рагузинского.
– Теперь твоя очередь, красавица. Про тебя мне известно, что номер твой – женский, а он всегда четный, так что тебе достанется четыре монеты: один полусеребряный талер, один золотой грош, один дубровницкий динар и одна акча.
Он взял куклу в красной юбке на кринолине, поцеловал ее и расстегнул на ней одежду. Затем зашил в подкладку четыре монеты.
– Звать тебя будут Марина Мнишек-Сандомирская. Ты девочка красивая. Но и дорогая, – добавил он. – Ты будешь ясновельможной пани из Польши и русской лжецарицей, женой самозванца Гришки. Когда ты будешь въезжать в Москву на венчание, налетит вихорь. Когда чернь схватит и потащит убивать твоего мужа-самозванца, ты заберешься под юбку к своей кормилице, такую же, как на тебе, и там спрячешься. Так говорит о тебе венецианская книга…
После этих слов Александр Сергеевич обратился ко всем куклам вместе:
– Для того чтобы я мог призвать вас в любой момент, когда вы мне понадобитесь, мне нужно представлять себе, как вы выглядели в жизни, что вы делали и говорили. А чтобы мне этого добиться вернее всего, придется написать драму для театра, в которой вы заговорите и снова окажетесь в вашей прежней жизни. Итак, если я сочиню драму о Борисе Годунове, лжецаре Гришке Отрепьеве и о его жене Марине Сандомирской да еще добавлю что-нибудь об отце Пимене, вы снова оживете. И когда я вас призову, сможете явиться и ответить на вопрос, который меня мучит и который я хочу вам задать… А на сегодня хватит!
На стене висело позолоченное флорентийское зеркало в деревянной резной раме, от которой осталась только позолота, потому что дерево съел жучок. На диване спала борзая, в комнате горела свеча, которая отражалась в зеркале. Александр Сергеевич дунул в зеркало, и свеча погасла.
Лежа в темноте, перед тем как заснуть, он пробормотал:
– Тело учится и понимает быстрее, чем душа, потому что у души есть время, а у тела его нет.
Как только оперный певец Дистели заснул, он увидел в продолжении своего сна о Пушкине, что тот сидит и что-то пишет, а потом и услышал, что именно этот русский писал.
«Я не читал Кальдерона и де Вегу, но как великолепен Шекспир!» – писал Александр Сергеевич своему другу Николаю Раевскому в тот час, когда ему исполнялось двадцать пять лет от роду. Но на столе перед Пушкиным рядом с только что законченной драмой «Борис Годунов» лежал не Шекспир. В тот момент на столе перед ним лежали три кухонных куклы, которых в драме он воплотил в самозванца Гришку Отрепьева, красавицу Марину и монаха Пимена.
Отодвинув в сторону рукопись, Александр Сергеевич с улыбкой обратился к куклам:
– Все вы здесь, внутри, дорогие мои, все вы попали в трагедию. Потому что в этой книге – трагедия. Но вот там, снаружи, в жизни, вам придется потяжелее. Там властвует комедия… А в комедии больно. И еще как больно! Вам сейчас пора собираться в дорогу, в жизнь. И в жизни, мои хорошие, тоже бывает больно. Жизнь – штука вонючая и болезненная. Вы это сразу почувствуете на собственной шкуре. Но вы должны знать, каким образом я позову вас, когда вы мне понадобитесь. С помощью игл!
Тут Александр Сергеевич взял куклу Марину в красной юбке с кринолином и воткнул ей в грудь одну из африканских игл с головкой из верблюжьей кости. Послышалось, как кончик иглы царапнул зашитые в куклу монеты из Византии и Венеции. Потом сделал то же самое с куклой монаха Пимена и, наконец, с перепоясанной саблей куклой по имени Гришка.
– Больно? Конечно, больно. Но ничего не поделаешь. Это жизнь. Не бойтесь, теперь вы уже сможете ходить. Я вам больше не потребуюсь, разве что в случае, если позову вас. И книга нам больше не нужна. Потому что в книге вы мне больше не нужны, вы нужны мне в реальности. Когда я захочу вас увидеть, встретимся в Петербурге. Я вызову вас из ваших жизней, из XVI и XVII веков в мой XIX век обычным уколом иглой. И тогда, когда я вас призову, вы будете уже не куклами, а живыми созданиями, взятыми взаймы моим столетием у вашего. И не пытайтесь от меня удрать, потому что куклы остаются здесь, у меня, с иглами. И за любое ваше непослушание или неосмотрительность я буду вонзать иглу все глубже. А вы уже сейчас почувствовали и узнали, как это больно. У меня все, а теперь прочь от меня, адское племя!
