– Телевизор, – ответил я ей. – Или, другими словами, окно в иной мир, где используется математика, отличающаяся от твоей.
– Как это? – спросила она.
– Очень просто, – сказал я, – у тебя плохая арифметика. Хочешь узнать почему? Смотри, единственное число, точка и настоящий момент – вот из чего составлен весь твой механический мир и его арифметика. Но эта арифметика ошибочна. И именно с нее начинаются все твои проблемы. Твоя математика как решето – не держит воду.
– Как ты заговорил! А сколько дней ты вместе со мной зубрил эту самую математику! Докажи свои утверждения!
– Доказать это совсем не трудно. Растопырь пальцы и пересчитай их. Ты насчитаешь пять. И будешь права. Таким образом, множественность поддается исчислению. А теперь подними вверх один палец и попробуй пересчитать единичность! Не выйдет. Единичность лишена всякого количества. Ее исчислить невозможно. В противном случае мы могли бы исчислить и Бога.
Что же касается точки, то попробуй, если сможешь, найти ее ширину, длину или глубину. Не получается? Конечно не получается. Точка есть точка. И точка!
Слышишь? Ты слышишь это тиканье со стены? Чем питаются часы? Икотой! Как узнать, который час, когда часы постоянно клюют одно и то же «сей-час! сей-час! сей-час!». А «сейчас» неизмеримо, хотя мы живем в этом «сейчас».
Как нам верить твоей математике, которая лишена способности измерять? Почему летающие и ездящие механизмы, все эти самолеты и машины, созданные по меркам твоих квантитативных заблуждений, так недолговечны и живут в три или четыре раза меньше, чем люди? Посмотри, у меня тоже, как и у тебя, есть белый Buffalo. Только он сделан не так, как твой, запрограммированный в Layland. Проверь, каков он, и ты убедишься, что кое в чем он превосходит твою игрушку.
– Он ручной? – спросила она с улыбкой.
– А как же! – ответил я. – Попробуй, не бойся.
Она погладила большого белого быка, привязанного рядом с дверью, и медленно взобралась ему на спину. Я тоже сел на него верхом, спиной к рогам, и, глядя ей в лицо, направил его вдоль кромки моря так, что двумя ногами он ступал по воде, а двумя по берегу. Поняв, что я ее раздеваю, она в первый момент удивилась. Ее одежда, предмет за предметом, падала в воду, потом и она стала расстегивать мою. Вскоре она уже ехала верхом не на быке, а на мне, чувствуя, что я постепенно становлюсь внутри нее все более тяжелым. Бык под нами делал за нас все, что мы должны были бы делать сами, и она перестала различать, кто доставляет ей наслаждение – бык или я.
Сидя верхом на удвоенном любовнике, она сквозь ночь видела, как в стороне от нас осталась роща белых кипарисов, какие-то люди, собиравшие на берегу росу и продырявленные камни, другие люди, которые в собственных тенях жгли костры и сжигали на них свои тени, две женщины, кровоточившие светом, сад длиной в два часа, в котором первый час пели птицы, а второй час падал вечер, первый час цвели фруктовые деревья, а второй час из-за спин ветров мело снегом. Потом она почувствовала, что вся тяжесть из меня перелилась в нее, и пришпоренный бык резко свернул, унося ее и меня в вечернее море и предавая волнам, которые нас разъединят…
* * *
Стояли сумерки, мы пили вино. Она смотрела, как я снимаю носки – одной ногой с другой.
– Почему люди ненавидят будущее? – спросила она.
– Потому что знают, что в нем таится конец света. Люди боятся. Сегодня конец света настолько созрел и стал таким вероятным, что вызвать его может даже трепетание крыльев какой-нибудь бабочки.
– А можно ли с помощью твоей математики рассчитать, как все это будет происходить?
– Может быть, и можно. Многие думают, что конец света будет виден из любой точки земного шара. Но надо еще подумать, что это, по сути дела, означает.
Если конец света виден с любого места, это значит, что пространства как такового не будет. Таким образом, конец наступит из-за того, что время отделится от пространства в том смысле, что мировое пространство исчезнет. И везде останется только беззвучное время, освобожденное от пространства.
– Предположим, – ответила она через силу. На лбу у нее виднелся след от летней шляпы.
