У русских, с их стадностью, вроде было по-другому. Но жить в стаде учитель категорически не захотел бы.
Ночью снова бомбили — или обстреливали? Несколько взрывов были чрезвычайно сильными. Учитель так и не узнал, что немцы запустили в канализацию взрывающийся газ, при одновременном подрыве выходил эффект землетрясения, целые кварталы обрушивались, как карточные домики. Затем настал еще один судный день.
С утра было тихо. Даже на фронте не стреляли — напротив, немцы зачем-то отвели войска на километр-два. После над обреченным городом появились самолеты и сбросили бомбы, рвущиеся почти без пламени, с глухим хлопком.
Под вечер учитель выглянул наружу. Тишина давила на нервы больше, чем обстрел, сидеть в подвале казалось невыносимым. Сощурив глаза, он пытался разглядеть, что происходит. Не было видно ни малейшего движения. В мертвом городе — вокруг были лишь скелеты, коробки домов, без окон, часто без крыш, с пустотой внутри, все уже сгорело или обрушилось. К югу вообще начиналось ровное место, равномерно усеянное битым камнем — трудно было определить, где проходили улицы. И не было видно никого живого, лишь на земле среди камня валялись мешки или груды тряпья. Учитель приблизился к одному из них и понял, что это труп, причем не было видно крови. Будто человек шел, и умер на месте.
Эти немецкие бомбы почти не давали осколков и взрывной волны. Вместо этого они разбрызгивали над землей что-то похожее на туман, быстро оседающий росой. Но мельчайшая капля размером с булавочную головку убивала при прикосновении к незащищенной коже.[27] Но Варшава не сдавалась, несмотря на все бомбежки и обстрелы, и русский фронт вдруг пришел в движение, вызвав панику у герр генералов, что приказ фюрера об усмирении этого мятежного города будет не выполнен — кого тогда привлечет к ответу зловещая комиссия «Первого февраля»? И ведь на бандитов, в отличие от солдат регулярной армии противника, не распространяются правила цивилизованного ведения войны — и разве кто-то возражал, когда семь лет назад итальянцы травили газом эфиопов? Больше того, когда дуче очень осторожно прозондировал мнение англо-американцев, ему дали понять, что применение боевой химии сугубо против туземцев будет дозволено и сейчас, ну а взбунтовавшиеся славяне — это разве не такие же дикари? И фюрер приказал категорически, усмиряя Варшаву, не ограничиваться никакими средствами, не стесняться ничем. Его приказ был точно исполнен.
Учитель стоял, как последний человек на захваченной марсианами земле. Последний живой человек в Варшаве? Что-то двигалось в конце улицы. Вглядевшись изо всех сил, он различил ползущие серые коробки танков, за ними — немецкая пехота, как тараканы. Зарин летом на открытой местности устойчив несколько часов — выждав положенный срок, немцы перешли в атаку. Без артподготовки, потому что неясно было, куда стрелять и остались ли там живые.
Вдруг раздались выстрелы, и немцы попадали, залегли, или кто-то были убит — разобрать было нельзя. Крайний слева танк развернул башню и пустил в развалины струю огня. Но стрельба не стихала, в мертвом городе еще оставались живые защитники, они вылезали из-под земли, из люков, подвалов, щелей. Наверное, немцы могли бы прорваться, победить в этом бою, если бы навалились, не жалея себя, у них были и броня, и преимущество в числе — но даже штрафникам не хотелось умирать. Когда все можно сделать по уставу — и немцы отошли, вызвав огонь артиллерии. Снова завыли снаряды, разбивая камни в пыль. Один взорвался не слишком далеко, и учитель поспешно нырнул в свой подвал.
Завершался двенадцатый день варшавской обороны. Восемнадцатое августа 1943 года.
Здесь еще осталась зеленая трава. Пахнущая летним лугом, как до войны. В городе одна лишь пыль и битые камни. И немцы ходят в двадцати шагах, не скрываясь — что им прятаться, это их тыл. А ты лежишь, почти не дыша, ветер стих совсем, любой шорох будет замечен. Хотя не эсэс, зенитчики, вон и флак счетверенный торчит, задрав вверх стволы. Это им не поможет: если начнется, эти гансы покойники все — но если поднимется тревога прежде времени, то все будет напрасно.
