Поначалу, как признается сам Лихачев, писать не получалось. Почему-то все замечательные школы, которые он посещал, давая широкое образование и приучая мыслить, не учили писать. А последние годы в школе, как вспоминает Лихачев, писать вообще было трудно, поскольку от холода в классе пальцы не гнулись.
Его дипломные труды в университете — о Шекспире в России и о «Повестях о патриархе Никоне», может быть, и содержат интересные мысли, однако написаны, как признается Лихачев, по-детски беспомощно. Особенно не давались ему логические связи между фразами — связный текст не складывался никак.
Люди заурядные смиряются со своими недостатками (да чего уж там!), однако и многие выдающиеся люди, добившись главного, в остальном снисходительны к себе. Их недостатки как бы еще контрастнее подчеркивают их достоинства. Характер Лихачева другой. Всю жизнь он старательно, скрупулезно, даже, как считали некоторые его завистники, занудно стремился к совершенству во всем — даже в том, что не относилось непосредственно к его деятельности, но попадало в поле его зрения. Поэтому хороших ученых много — а Лихачев один.
Он начинает учиться писать. Теперь в отношении к знаменитому Лихачеву эта фраза звучит дико!.. Но такое было.
Большинство людей заурядных уверены, что они и так пишут неплохо. «А лучше — зачем?» Лихачев, однако, находит и читает книги, написанные, с его точки зрения, блестяще — прежде всего литературу искусствоведческую — Алпатова, Дживелегова, Муратова, Грабаря, Врангеля (искусствоведа), и пытается в своих писаниях подражать им. И вот — у него стало получаться!
Первый его серьезный письменный труд, появившийся после возвращения, — статья «Черты первобытного примитивизма воровской речи», напечатанная в сборнике «Язык и мышление» и сразу же отмеченная разгромной рецензией Михаила Шахновича «Вредная галиматья». Но видные лингвисты того времени — Абаев, Быховская, Башинджагян — отзывались о работе одобрительно. Первая же его статья сделала Лихачеву имя среди лингвистов. Старый лихачевский знакомый Оксман, бывший в тот момент заместителем директора Института русской литературы, пригласил Лихачева работать у них. Лихачев был человеком сдержанным, осторожным — особенно после каторги. Понимал, что после рецензий, подобных статье Шахновича, обычно следует арест. Он понимал, что пострадать может не только он. Но «зов науки» оказался сильнее страха. Главная, определяющая страсть его жизни уже определилась. Вторая его статья уже тоже готовилась к изданию в сборнике «Язык и мышление».
В 1935 году он женится. Зинаида Александровна Макарова, спутница всей его жизни, главная помощница и вдохновительница, приехала в Ленинград из Новороссийска, но к моменту их встречи стала уже настоящей ленинградкой. Даже южнорусский акцент в ее речи почти не чувствовался, а затем и вовсе исчез.
Наиболее любовно и подробно Зинаида Александровна отображена в воспоминаниях ее внучки и тезки — Зины Курбатовой. Часто так бывает, что особая близость устанавливается между бабушкой и внучкой.
Две Зины вместе разглядывали альбомы с фотографиями, привезенными Зинаидой Александровной из Новороссийска, с еще юношескими ее фотографиями.
— А! Это мы с Нинкой Урвачевой! — восклицала Зинаида Александровна и сразу молодела. Выросла она в многодетной семье. Все ее предки и родственники на фотографиях — черноволосые, широкоскулые, как и сама Зина. В молодости она была веселой, энергичной, запросто переплывала широкую новороссийскую бухту.
Даже на фотографиях голодных двадцатых годов Зинаида Александровна нарядная и веселая, в центре компании. «Бабушка в молодости была тусовщицей!» — так определила внучка Зина. Действительно, как вспоминает Зинаида Александровна, собирались они с друзьями часто, веселились — но пили лишь чай с булкой.
При всей той бурной молодой жизни ни в какую общественную жизнь, а тем более в «комсомолию», Зинаида Александровна не пошла. И хотя семья была не дворянская, отец был простой труженик, красных они не любили. Все ростовские родственники семьи на фотографиях — в форме белой армии. Зинаида Александровна вспоминает, как при вступлении белой армии в Новороссийск кто-то из ее родных воскликнул: «Наши пришли!» Что все страдания идут от большевиков, от революции и гражданской войны, было слишком очевидно.
