— Ты думаешь?
— Наверняка. Здесь меньше народа, вот они и не сильно «шуруются», спокойнее. Были бы бабки, можно и девочек пилить. Запросто!
— А где бабы?
— Через три камеры от нас, четверо. «Венеры», но уже наколоты, не заразишься. В основном — молодячки, наркомши, проститутки. Когда мы выходим на прогулку, они откоцывают кормушку. Голенькие и в позах, красота. Настоящее кино, эротика. Пачка сигарет — сеанс, все как положено. Зарабатывают, — улыбнулся Сахар.
— А случка где?
— В пустой хате, ночью. Триста колов — час. Не так дорого для тюремных условий. Даёшь менту, он выводит её и тебя. Сам стоит на атасе, следит за движением на корпусе и за начальством. Да тут все схвачено, делятся потом. Д уже второй раз здесь лежу, девять месяцев на тюрьме. Сам однажды лукался. Бизнесменша с желудком лежала, «косила» за бабки, ну я с ней и перепихнулся малость. Точнее, она со мной. Платила сама. Блок сигарет штатовских передала потом, икру. Понравился. Крутая бабенка. Завалила партнёра по бизнесу сдуру, ещё не осудили.
Сахар меня расшевелил. Все, что я услышал, напоминало мне одесскую тюрьму. Слава Богу! Если все так, как он говорит, дела не так уж плохи. Бабки у нас есть, дело за малым. Разумеется, я думал не о девочках.
К вечеру того же дня нарисовался и баландер. Он не принес мне малявки от Тольятти, но сказал на словах: «Витя все понял. Жди».
Я попросил у Абажура ручку и бумагу и примостился писать. «Гонец» от Тольятти мог подойти в любое время, малява должна быть под рукой. Я писал только по существу, стараясь, чтобы записка вышла аккуратной и небольшой. Несколько слов о себе, пару громких имен, с которыми сидел и кушал, и суть. «Нужна стопроцентная связь с волей. Хотя бы раз. Отстегну, сколько запросит». Сложив записку, я закатал ее в целлофан и запаял. В случае чего можно легко заглотить.
Конечно, я рисковал, очень рисковал, но у меня не было другого выхода. Тара будет искать меня на тюрьме, и пока он доберется до больнички, пройдет много времени. При помощи Тольятти я надеялся ускорить ход дела. Вначале я подумывал просто сообщить Таре, где я, и больше ничего, однако понял, что это самообман. Если случится «сбой» и «гонец», не дай бог, спалится или передаст записку ментам, они вытряхнут из Тары дух. Даже если в ней не будет и слова о судье. Нет смысла терять время и ждать «гонца» от самого Тары. Ждать, чтобы передать ему только два слова, только два: «Выпусти немедленно»? Лучше уж сразу написать, где я и чего жду. А чего я жду? С моей-то ногой! М-да. Даже посидеть как следует не могу, всё болит. Словно немощный старик. Хорошо, что в ногу пальнула, а так бы лежал давно под землей и видел «цветные» сны. Видно, еще поживу. Опять этапы и борьба за выживание, интриги и игра в понятия. Не дать маху, не дать себя съесть, просчитать, внушить страх словом. Походка, голос, жесты — все должно быть на уровне. Держи стояк, бродяга, если ты действительно арестант и блатюк по жизни!
Я всегда посмеивался в душе над выводами и писаниной ментов, писателей, пишущих о лагерях и зеках. Они и сейчас толкают разную чушь и еще мнят, будто действительно что-то знают о нас. Не всякий отпыхтевший десять — двенадцать лет арестант понимает, что происходит в зоне, не всякий доходит до объективности в оценках и суждениях. Это сложно, так же сложно, как познать себя самого. Даже Довлатов — умница и талант, описавший зону как никто точно и ярко, не знал ее по-настоящему, а многое вообще видел глазами надзирателя. Надзирателя, но не зека.
Зона знала многих героев и выдающихся личностей. Не имея и одного класса за плечами, воспитываясь на улице и в подворотнях, они были настоящими дипломатами и творили чудеса. Я уже не говорю о духе, когда один безоружный вор или парняга входил в камеру вооруженных до зубов «махновцев» и одними словами ставил на колени семь-восемь головорезов, еще минуту назад готовых изрезать его на куски. Все это было, было, но кому-то и сейчас невыгодно показывать настоящих воров, воров с большой буквы. Дух и правота — вот что всегда являлось оружием таких людей. Настоящих, а не хлебных урок, кому давали по ушам и гнали в три шеи свои же. Зона… Как много она значит для остального, вольного мира. Когда-то поймут, поймут и поверят, поставят памятники и воздадут должное. А пока — суд и сортность, клевета и обман, иногда излишняя романтизация и просто угодничество.
