Роль разума в этом вопросе нельзя недооценивать. Если даже кто-то ее отрицает, искренне полагая, что пришел к вере благодаря мистическому опыту, знакомству со священными текстами или авторитету святых учителей, то он при этом не учитывает, что признание опыта мистическим, текстов — священными, а учителей — святыми состоялось именно в результате деятельности его собственного разума, которому он так не доверяет. То, что этот результат может казаться следствием озарения или интуиции, а не работы разума, ничего не меняет — все подобные процессы также сводятся к установлению сети ассоциаций с предыдущим опытом, только более сложной и потому не столь явной для нас.
С другой стороны, порицание «безумия» веры, вроде бы ни на чем не основанной, тоже не всегда справедливо. Даже подлинное безумие по-своему разумно и логично, тем более глубокая и сильная религиозная вера не может не иметь некой внутренней логики.
В этой связи особое внимание привлекает христианская догматика с ее концепциями троичности Божества и боговоплощения. Знаменита фраза Тертуллиана: «Это достойно веры, ибо нелепо»[13]. Действительно, утверждаемые христианством положения могут казаться алогичными. Вместе с тем, учитывая сложную структуру отношений между миром и Богом, разумно предположить, что порождаемые ей представления о природе божественного, к тому же опирающиеся на непосредственный религиозный опыт, могут быть также сложны. В этом христиане, возможно, подобны слепцам из восточной притчи, ощупью пытавшимся понять, как выглядит слон. Кто-то из этих слепцов касался ног слона, кто-то — хобота, бивней или ушей, и каждый со своей стороны делал правильные выводы, но все это было лишь частью истины. Комизм ситуации в притче связан с тем, что мы-то с вами, зрячие люди, прекрасно знаем, каков из себя слон. Но относительно истины о Боге мы все являемся слепцами, при этом даже мало кому из нас доступно «коснуться слона».
Кроме того, сама идея боговоплощения содержит в себе нечто, во что хотелось бы верить даже безотносительно к ее истинности. Бог, разделивший человеческую участь, становится мостом между мирами, привнося единство и смысл в разъединенность и хаос физического мира, оправдывая тем самым бытие мира и человека. В этой идее находит свое выражение главная людская потребность (все другие представимы как ее частные случаи) — существовать в абсолютной гармонии с миром, который для этого должен быть в своей основе родственен человеческой природе в обеих ее ипостасях — и физической, и духовной. Из сказанного могут следовать два противоположных вывода: либо эта потребность носит объективный характер и так или иначе свидетельствует об истине, либо она есть проявление несовершенства природы человека и является ложной потребностью, которая никак не может быть удовлетворена. В любом случае, наверное, прав был Достоевский, утверждая, что даже если будет доказано, что Христос и его учение — вне истины, то лучше остаться с ошибкой, с Христом, чем с такой истиной[14].
Вообще, как показывает история, когда религиозное учение (не только христианское) входит в противоречие с некой вроде бы очевидной мирской истиной, человек нередко делает выбор в пользу религии, что говорит о подлинной истинности религиозных установок в своей глубинной сути и их жизненной важности. В целом основные религии, пожалуй, сходятся в том, что касается общего понимания места человека в мире. Подчеркивая важность человеческой жизни, они в то же время требуют от нас признания того, что мы — лишь часть мироустройства и, чтобы быть в согласии с ним, должны ограничивать отдельные проявления нашего эго. Выражением этого служат умеренная аскеза, смирение, бесстрастие, любовь к ближним и т. д. Как представляется, основное значение имеет именно эта практическая сторона вероучений, а не их внешние формы и теоретические построения (хотя все это может способствовать правильной практике).
Последнюю мысль хотелось бы проиллюстрировать историей о богословском споре двух иудейских мудрецов, известных своей ученостью и праведностью, но имевших существенные расхождения по некоторому важному религиозному вопросу. Один из них в пылу спора обратился к Богу приблизительно с такими словами: «Если я прав, пусть обрушатся стены этого дома!». Его оппонент, услышав это, воскликнул: «Если я прав, пусть эти стены останутся стоять!» Как гласит предание, стены не рухнули и не остались на месте, а слегка наклонились, почтив тем самым обоих спорщиков. Эта история примечательна также тем, что ее привел в качестве примера в одной из своих бесед о вере митрополит Антоний Сурожский
