И вот в горах, в лесу - будто улей пчел: жужжат, хохочут, лакомятся ягодой людишки. Вот беспоясый парень торопливо обирает с куста спелую малину, горсть в рот да горсть в картуз. Все рыло его, все щеки до самых глаз замазаны соком, как рудой кровью. Он чавкает жвачку, гулко рыгает и кричит:
- Эй, ребята! Айда сюды-ы-ы! Здесь ягод не в обор, как грязи!
Треск кустов, пыхтенье и - лоб в лоб с парнем - двое. Вспотевшие лица их беззаботны, веселы.
- Лопайте, братцы, ягоды. Я обожрался, аж мутит. А вы кто будете?
- Красные. А ты белый, что ли?
- Я надо быть белый, то есть вроде как белым числюсь... А теперя никакой, просто - Кешка, - хлопает глазами толстогубый парень и взволнованно пыхтит. - Да по глупости это вышло. Нам велели идти, нас по жеребью. Сказали: иди, а то на березе закачаешься.
- Оплели тебя, парень. Переходи-ка лучше к нам. Мы за всех трудящихся...
- А что ж... И перейду. Очень просто. Я, может, за этим и по малину-то пошел, - Кешка отирает рукавом потное лицо, смотрит на пришедших бесхитростно, открыто.
- Не врешь? Смотри, парень...
- А какая корысть мне врать-то? - обиженно говорит простодушный Кешка. - Да хошь сейчас.
Огромный малинник все гулче оживлялся говором, смехом, песнями; красные и белые перемешались.
А там, у озера, спокойные костры горят. Кто белье стирает, кто штаны чинит. Где-то балалайка звенькает, и с присвистом трепака откалывают двое. Прибрежные утесы унизаны стаями чаек и бакланов. По тугой глади озера паруса скользят.
Скала, орудие, костер. Развалившись возле огня, не торопясь чаюют студент с белыми усами и реалист седьмого класса. Со стороны красных шустро подходит к ним рыжебородый, небольшого роста крестьянин в зипуне, на голове - войлочная шапчонка, на ногах - продегтяренные бродни.
- Чай да сахар, - весело поприветствовал он студента с реалистом. Лицо его в добродушной улыбке, и весь он какой-то приятный, праздничный.
- Спасибо, - сказал студент и с невольным подозрением прищурился на подошедшего. - Присаживайся, дядя. Чаю у нас много. А ты кто? Красный, никак? Ну, черт с тобой, садись!
- Благодарим, спасибочко. Да я уже почевал, - ответил крестьянин певучим тенорком, повел взором очарованных глаз по озеру, вздохнул: Э-хе-хе... Вот воюем! Вы - белые, я, скажем, красный. А из-за чего воюем? Пойди, пойми. Вон благодать какая кругом: солнышко, теплынь, ягода поспела, скоро меду пчела наносит. Жить бы да радоваться, ан нет: воюй, говорят, защищай свободу. Ну, что ж, это не плохо, будем защищать...
- Да ты, дядя, садись. Сережа, нацеди ему.
- Фамильный чаек-то у вас, господа?
- Фамильный. Сережа, отрежь-ка ему колбасы. Бери, дядя, сахару-то. Да поври чего-нибудь. А то, черт ее бей, скука...
Дядя, улыбаясь и покряхтывая, сел.
- Фамильного чайку, конешно, можно. А мы приобыкли к кирпичному. Да-да. Вот я и толкую. Пять годов война шла, а за большой войной - опять война. Когда же, господа, конец-то, пошто же, господа, вы преследуете-то нас, вздыху-то народу не даете? Нет, постойте, господа. Не в укор будь вам сказано, мы все-таки вас побьем. У нас силы больше. Уж это правда. И Толчаку вашему несдобровать, скоро Толчак ваш с каблуков слетит. Уж я, господа, врать не стану. Раз вся земля поднялась против вас, вся Русь, так и тут воевать нечего; сдавайся да и никаких гвоздей...
Студент нахмурился, а реалист занозисто прикрикнул:
- Черта с два! Так мы тебе и сдались. У вас сброд разный, а у нас регулярные войска.
- Сброд, говоришь? - хрустя белыми зубами сахар, по-хитрому прищурился гость. - Ну нет, милый мой сынок. Был сброд, да ехал. У нас эвот какой порядок, у нас дисциплина - ого-го... У нас, ежели ты хочешь знать, барин молоденький... Впрочем, на-ка газетину нашу, почитай...
Тут гостя крепко схватили сзади четыре чьих-то лапы и, вздернув вверх, поставили на ноги:
- Ты что тут, сукин сын, расселся? Идем!
- Куда же, православные?
- Куда надо! Марш! - крикнули враз двое: один - кривоногий плюгаш в длинных сапогах, другой - плечистый, брыластый, и голос - бас. Это Зайцев и Чернышев, "прапоры". Им так и не удалось заснуть: всю ночь продумали, как бы выслужиться пред поручиком Чвановым. У них болели головы, скучали животы: они - злы, желчны.
