Они сошли с трамвая на площади Бошняк и двинулись по улице вдоль рынка. Был холодный синий вечер, на крышах киосков белели покрытые ледяной коркой пласты снега. Словно скатившиеся с неба звезды, желто светились уличные фонари. Женщина подняла меховой воротник. Она была в платке, концы которого обернула вокруг шеи и связала сзади, как делают, когда едут на мотоцикле.
— Четверть десятого, — сказала она, взглянув на электрические часы; минутная стрелка как раз перескочила на одно деление. — Давай-ка выпьем кофе.
Муж кивнул. Они перешли улицу. В эспрессо было тепло и дымно, ароматно пахло кофе. Прилипший к подошвам снег таял и растекался под столами грязными лужицами. Мужчина расстегнул кожаное пальто на меху, выбил чек в кассе. Над кассой висело зеркало. Женщина стояла позади мужа и видела в зеркале его лицо. Она всегда находила это лицо очень красивым: густые черные брови, узкий с горбинкой нос и слегка выдающиеся скулы, топкие своевольные губы. Но прежде ей еще не была знакома эта глубокая складка, пролегавшая от переносицы к подбородку, когда находило на него раздражение, упрямство, из-за чего весь он становился таким чужим.
— Два двойных! — сказал муж у стойки. Буфетчица молча приняла чек. Звякнул рычаг кофеварки, зашипел пар. Он облокотился о край стойки, достал сигареты, сказал:
— Так утром не забудь!..
Щелкнул зажигалкой, она не загорелась. Подошел к какому-то мужчине и попросил огня. Женщина молча смотрела перед собой. В памяти встала картина: она еще девочка, подросток, и ей очень хочется пойти на танцы. Суббота, уже отобедали. Мать заваливает ее всякой домашней работой. Она торопится, чтобы успеть, но едва заканчивает одно дело, как тут же возникает другое. И все время с языка у нее готова сорваться просьба, чтобы мать наконец отпустила ее, но она так ничего и не сказала. И вот наступает вечер, поздний вечер, и она ощущает пугающую пустоту…
— Утром и отдашь, — подошел к ней муж. Он затянулся, надолго задержал дыхание и наконец выпустил из ноздрей едва заметную струйку дыма. — Взяла с собой? Покажи.
— Взяла, — сказала женщина.
— Покажи! — протянул он ладонь.
Женщина медленно расстегнула молнию своей сумочки, порылась в ней и достала листочек бумажки в осьмушку величиной.
— Вот.
— Я думаю, звучит довольно убедительно, — сказал муж, прочитав написанное. — Отпустят, да еще содействие окажут. Мы уже давно могли бы сделать это.
Жена бросила на него быстрый взгляд. Муж потянулся за двумя чашками кофе на стойке.
— Тебе один кусочек сахару? Или два? — Он развернул маленький кубик, бросил его в кофе, — Вот увидишь, станет гораздо лучше. И денег у нас будет ничуть не меньше! Я уже много раз подсчитывал. Семьсот мы платим маме за ребенка. Твои расходы на дорогу — пятьдесят в месяц. Питание, то, се — двести. Ну и конечно, эти постоянные холодные ужины — тоже кругленькая сумма… Таким образом, твоя получка ровна твоим расходам, то есть не будешь работать, не будет и расходов — другими словами, мы и не почувствуем, что ты не зарабатываешь.
— Посмотрим…
Муж оторвался от кофе:
— Что, опять мудришь? Теперь, когда мне повысили зарплату, мы, ей-богу, можем позволить себе, чтобы ты оставалась дома. Подумай только, ты сможешь как следует вести хозяйство; никакой спешки, на все хватит времени: на стирку, глажку…
— …И к твоему приходу все готово, влезай в шлепанцы, садись к печке и зарывайся в газету!..
Муж исподлобья взглянул на нее. Поля его шляпы затеняли глаза.
— Напрасно ехидничаешь, я прав!
Жена помешивала кофе, глядя, как лопаются коричневые пузырьки у стенок чашки.
— И будь уверена, я сыт по горло этими твоими ночными бдениями! — продолжал он после небольшой паузы, — Каждую третью неделю я остаюсь один, покорнейше благодарю! Но понимаю, ты-то почему никогда не протестовала против этого?!
Жена все помешивала кофе, в нем появлялись от этого все новые и новые пузырьки; темная жидкость вращалась в маленьком водовороте. Она долго смотрела в чашку, пока не зарябило в глазах.
— С чего мне было протестовать?
— Значит, если бы я не настаивал, ты и сейчас не стала бы увольняться?
