– Может быть, – пожал я плечами. – Главное, чтобы время ожидания оказалось короче моего жизненного срока…
– А вот этого, как любит говорить мой бывший муж, уверенно обещать тебе не могу. – Она кивнула на радиоприемник, вещающий обычную рекламную чепуху: – Дурачок Серега Ордынцев думает, что он – режиссер предполагаемого спектакля… А режиссер у нас один…
– Не пугай! – схватился я в ужасе за голову.
– Смейся-смейся, пустомеля! Сашка назначает нас на роли друзей или врагов, он приближает нас или прогоняет со сцены, он велит нам быть героями или злодеями. Он дарит нам свою любовь или… Рассердится – велит убить…
– Не преувеличивай! – веселился я. – Бог не выдаст, свинья не съест.
Людмила тяжело вздохнула:
– Да, так все время и рассчитывали, и надеялись… А Бог выдал, и свинья сожрала… – Она нервно давила в хрустальной пепельнице сигарету и сразу же чиркала зажигалкой, закуривая новую. – Кот, тебе в лагере круто довелось?
– Люда! О чем ты говоришь! Не смеши меня и не жалоби! Три года всего! Да я их на одной ножке простоял!
Она усмехнулась грустно, и в лице ее появилось нечто человеческое.
– Я забыла, что ты, хвастун, не жалуешься! – Она помолчала, потом тихо сказала: – Если можешь, прости – я к тебе плохо относилась всегда… Думала, что ты Сашку с толку сбиваешь. У тебя ведь всегда на уме только пьянь да блядки были…
– Как вам не совестно, мадам! А фарцовка? Пламенный комсомолец-негоциант Кот Бойко! А карты? А бега? Мало забот было?..
– Да, ты был человек очень занятой, ничего не скажешь…
В глазах у нее была печаль – она явно жалела, что не может, как в давние времена, снова исключить меня из комсомола. Люда была в те поры секретарем Свердловского райкома комсомола нашей прекрасной столицы, которую мы все по призыву партии превращали в город коммунистического быта. Люда тенденциозно, на мой взгляд – глубоко ошибочно, считала, что моя деятельность не помогает росту коммунистического быта. На бюро райкома комсомола оскорбляла меня клеветническим предположением, что я, мол, унижаю, оскверняю и вообще позорю высокое звание члена Ленинского Коммунистического Союза Молодежи.
Такой ужасный упрек вызывал у меня нестерпимую боль.
Я предлагал старшим товарищам доказать свою верность идеалам.
Я обещал повеситься или застрелиться из вражеского пулемета, как наши комсомольские бабушка и дедушка Зоя Космодемьянская и Александр Матросов.
А они все равно упрекали меня в неискренности.
Они кричали в гневе: «Этот проходимец смеется над нами!»
Конечно, я бы забил болт на них на всех, но меня могли выключить не только из комсомола, но и выпереть с треском из сборной, и Хитрый Пес отправился к Люде отмазывать меня – он был гений всякого рода разговоров с начальством.
Пришел, увидел, пошутил.
Поговорил, понял, полюбил.
Сошелся, трахнул, женился.
С помощью Люды, ее громадных повсеместных связей мы потом разворовали половину городских денег. Золотая пора: идеи наши – бензин комсомольский, общественный, партийный, государственный – чужой, одним словом. Ушли те времена…
– Ах, если бы можно было что-то вернуть! Я боялась, что ты у меня мужа из дома сгонишь, а вышло совсем по-другому, – с горечью говорила Люда, и у нее на глаза наворачивались слезы. – Твоя ненаглядная и тебя кинула, и меня из дома выбросила…
– Люда, не люблю я говорить об этом, не хочу вспоминать ничего, – мягко остановил я ее.
Она смотрела на меня долгим сверлящим взглядом, качала головой:
– Мне-то не ври!.. Тебе и вспоминать ничего не надо – ты об этом никогда не забываешь, каждый миг помнишь. И живешь в том же аду, что и я… Колдунья, ворожея твоя Марина…
– Не моя, – сказал я.
– Нет, Кот, я баба, я все про это понимаю… Марина всегда будет твоя!.. Далекая, чужая, недоступная, а сниться по ночам будет только она. Ворожбу она знает, приворотное чудо… Ненавижу ее, презираю, могла бы – убила, а все равно знаю: есть в ней страшная сила чародейская…
– Не преувеличивай! – Я резко встал, достал из кармана дискету. – Ни с кем и никогда я не говорю на эту тему. Даже с тобой…
– Особенно со мной! – подняла палец Серебровская. – Мой муж…
