– Какой подарок может утешить меня, если ты, Пан, уходишь? – спросил я в искреннем огорчении.
– Все обязательно расстаются когда-то. Только бессмертные боги избавлены от этой сладкой горести, – сказал Пан и снова засмеялся. – Скажу тебе по секрету – от этого они надоели друг другу. Я обещал тебе подарок…
– Спасибо, Пан. Ты и так одарил меня своей дружбой…
Пан отмахнулся от меня:
– Не было случая, чтобы мой господин, великий и веселый Дионис, не выполнил моей просьбы. Скажи мне о своей мечте, и Дионис исполнит ее…
– Я – царь, я привык повелевать, а не просить!
– Боги повелевают царями строже, чем ты своими слугами. Потому что они зрячи, а люди слепы.
– Хорошо, Пан. Цари могут просить богов только об одном – о власти!
– Какая тебе нужна власть, Мидас? – с интересом спросил Пан.
– Богатство! Безмерное, невиданное на земле богатство! – сказал я твердо.
Пан снова уселся на камень, подтянул к себе мех с вином, сделал несколько огромных глотков, поинтересовался:
– Зачем тебе, Мидас, богатство? Ты ведь просил о власти…
– Я много дней слушал твои рассказы и песни, всезнающий Пан. О людях Ойкумены, откуда мы пришли, как жили, с кем воевали, кто пал и кто возвысился. Ты рассказывал мне о гневе, любви, сострадании и зависти, о жестокости и милосердии…
– Я не говорил тебе, Мидас, о богатстве, – усмехнулся Пан.
– Потому что ты, Пан, как все, живущие вместе с богами, скрытен и лукав. Я понял, что власти в бедности не существует. Она как былинка в поле – до первого ветра…
– Запомни, Мидас, богатство ожесточает сердце…
– Но просвещает умы…
– Богатство приводит к одиночеству, – печально сказал Пан.
– Это одиночество высоты – ты летишь над миром…
– Падение с этой высоты – смерть, – уговаривал меня Пан.
– Я упаду в протянутые руки моего народа. Он беден, мал, худ и неграмотен. Мое богатство даст ему все – мои люди, как семена, засеют землю. Мы дадим диким свет и силу…
– Я обещал, ты попросил, – сказал Пан, встал и начал карабкаться на своего осла. Он уже был такой пьяный, что уселся на спине одра задом наперед. Угнездился, вздохнул и задремал.
Собаки окружили его кольцом, весело крутили хвостами, с любопытством смотрели на него умными смеющимися глазами. А Пан сидел неподвижно, шевелил толстыми губами, будто во сне все еще с кем-то разговаривал. Потом встряхнулся, упер в меня пучеглазый взор и повелительно бросил мне:
– Подай мне, царь, мой мех с вином…
Я наклонился, схватил мех – а он не отрывается от земли. Не сразу понял, что не теплую шершавую козлиную шкуру сжимаю, а держу прохладный гладкий тяжелый металл. В испуге дернул мех изо всех сил, поднял, кряхтя и задыхаясь, эту ужасную глыбу, которая мерцала и переливалась желто-красным туманом, и промелькнула испуганно-счастливая мысль – золото!
Завыли псы, я повернулся к Пану – следов не осталось. И далеко-далеко, где-то за оливковой рощей, у реки разносился его голос и пьяный смех:
– Все золото в мире теперь твое, Мидас! Все, к чему прикоснешься, станет золотом! Бери, сколько хочешь…
Кот Бойко:
ПОЗОР И ГОРДОСТЬ
В райсобес я, естественно, приперся спозаранку – хотел оглядеться на месте. В вестибюле нашел окно, выходящее на улицу, согнал с подоконника какого-то шелудивого и с комфортом обживал свой НП.
Рядом с входной дверью за столиком-конторкой сидел дежурный или вахтер – никто не разберется в служебном предназначении этих привычных нам костистых пожилых отставников с орденскими планками и тучей значков, восседающих при телефоне на входе любого казенного присутствия. Жил старикан довольно удобно – на его столе были пристроены настольная лампа, транзисторный приемник с неизбежными музыкальными криками и электрический чайник. Консьерж, удерживая пальцем строку, читал какой-то яркий таблоид, медленно шевеля губами, не обращая внимания ни на меня, ни на текущий мимо вялый мутный поток пенсионерского народа.
Нестарые еще люди, замученные этой долбаной жизнью, нуждой и тревогами. И женщины с детьми. И припухшие клочкасто-седые непомытые мужики. И картофельного вида бабки. Больные на колясках. Похмельные чугунные парни на костылях. Инвалид в замызганном камуфляже, проезжая мимо меня на колесной тележке, рассказывал идущему вослед приятелю:
