И ушел. Капитанил. Руководил процессом. Был счастлив.
Мы сидели в «жигуле», молча курили, опустив окна. Чуть-чуть моросил дождь. Ветер-листобой гонял по тротуару листву.
Осенний поздний лёт одичавших птичьих стай. Небо серое, тряпичное, наспех сшитое их треугольными стежками.
Магнитофон пел нежные ванильно-сахариновые педрильные песни.
Наискосок, за жидкими деревьями, было видно, как реставраторы золотят купол церкви Сретенья.
– Я тут неподалеку прожила много лет, – сказала Мила. – В Колокольном переулке…
Это она мне напоминает. Зачем? Я и так помню. Но все это ушло, не вернешь.
– Костя, откуда такое название – Сретенка? – спросила Мила.
– Сретенка, Сретенье – «встреча» на старославянском, – объяснил знающий все К.К.К. – Старцу Симеону ангелы обещали, что он не умрет, пока не увидит Иисуса Христа…
Мила помолчала, тихо засмеялась, легонько похлопала меня по плечу:
– Ордынцев! Я тебе обещаю, что ты не умрешь, пока не увидишь ангела… Ты только не потакай Любчику и не ходи на ненужные задержания…
Конечно, никакой необходимости или практического смысла в моем присутствии здесь на захвате нет.
Только не все в жизни танцует от здравого смысла. Есть в человеке дремучая зоологическая страсть – своими руками рвать врага на мясо! Не расчет, не оперативная целесообразность, а простое звериное нетерпение увидеть гадину, грязного недочеловека, который убил Ларионова. И взять его руками, подержать немного, послушать, как затрясется в нем дыхание, как кровь его вскипит и прокиснет от ужаса, как нестерпимо-остро завоняет он потом – как пойманный в шапку скунс.
Я ведь обещал Валерке, что Мамочка будет лежать на его месте в ледяном ящике морга.
Я гнал от себя эти сумасшедшие фантазии, я знал, что не могу убить Мамочку и не убью. Но рассчитаюсь. Там еще посмотрим…
Медленно, сонно текло время, оно будто остановилось вместе с осенью.
Мила, ни к кому не обращаясь, сказала:
– Стылая вода… Снулая погода… Постылая жизнь…
Я промолчал. К.К.К. участливо откликнулся:
– Милочка, что с тобой?
– Ничего… – тускло ответила Мила. – После суточного дежурства я выгляжу как суточные щи… Женщинам это не нравится… И вообще все надоело…
На Садовой моргнул зеленый глаз светофора и скинул нам белый «вольво».
Мы его уже ждали часа полтора, а выскочил он из-за нашей спины внезапно, никто не успел среагировать. Но впереди моргнул фарами Кит из-за руля «джопы».
К.К.К. плавно отпустил сцепление и плыл за набирающим скорость седаном. Впереди красный светофор на Костянском, там всегда долгая пауза, да и Кит стоит наготове. Нет, нет, нет, он на этот раз его мимо не пропустит – в крайнем случае протаранит. К.К.К. мягко притормозил и, объехав слева стоящий у стоп-линии «вольво», подвернул немного и ткнулся бампером в белоснежное заднее крыло шведской мечты. Чмокающий скрежещущий звук – ножом по металлу сердца.
Распахнулась дверь, и бандит Мамочка, которого я так долго ждал, выскочил наконец как черт из машины.
Он обескураженно смотрел на вмятое исцарапанное крыло. Медленно перевел взгляд на растерянное фраерское лицо К.К.К., который плавно открывал дверь, вылезал неспешно, недоуменно разводя руками – мол, с кем не случается?
– Ну! Ты! Козел! Вонючий! – с визгом заревел Мамочка. – Ты видишь это? Скотина!.. Сука!..
К.К.К. испуганно бормотал, подходя к Мамочке вплотную:
– Я не ожидал, что вы повернете…
– Куда повернете? – голосил с надрывом Мамочка. – Я стоял! Мудак! Ты оборотись – людей спроси! Я на месте стоял! Ты понимаешь, что это тебе будет стоить десять штук? Это «вольва», а не твой засратый «запор»!
– Почему же «запор»? – обиделся К.К.К. – Это нормальный «жигуль», «пятерка», можно сказать.
Вокруг машин собирался народ.
– Говноед очкастый!.. – орал бандит.
К.К.К., стоя уже прямо перед Мамочкой, спросил с претензией:
– Почему вы со мной так разговариваете, молодой человек?
Мамочка опешил от такого идиотизма, его рваный шрам от уха до угла рта превратился в белый рубец.
– А как с тобой еще разговаривать, червь ты навозный?
За его спиной уже грустно переминались Кит и Любчик. Я сочувственно вздыхал, подстраховывая сзади К.К.К.
